из института нет. Сам он желание оставить учёбу не высказывает». Ну как? Отвечать так, или ещё подумаете?

— Нет, думать тут нечего! Раз я решил стать врачом, так буду им, и из института не уйду, — твёрдо ответил Борис.

Это решение одобрила и поддержала его верная подруга, его опора, его любимая Катеринка, хотя она и понимала, какие трудности им ещё предстоит преодолеть.

Мы уже писали раньше, как прошло лето 1936 года в семье Алёшкиных. Наступила осень, начался новый учебный год, приехала из Костромы Нина, она в этом учебном году заканчивала институт. Борис начал учиться на втором курсе. Прошло чуть более месяца, как он получил письмо из ЦК ВКП(б). В этом письме сообщалось, что для решения вопроса о его партийности, ему надлежит к 20 октября 1936 года прибыть в г. Ростов-на-Дону, где выездная комиссия ЦКК будет рассматривать его дело.

Собрав необходимые деньги, взяв на работе отпуск и сообщив о своём вызове в канцелярию института, Борис выехал в Ростов. Остановился в гостинице «Дон», на следующий день явился в Северо-Кавказский крайком ВКП(б), где заседала комиссия ЦК. Просидев в приёмной комнате с девяти часов утра до пяти часов вечера, он узнал от технического секретаря комиссии — молодого человека, очень вежливого и спокойного, что его дело сегодня рассмотреть не успеют, ему придётся прийти на следующий день. Увидев опечаленное и грустное лицо Бориса, этот паренёк сказал:

— Да вы не волнуйтесь, я смотрел ваше дело. По-моему, вас восстановят, ведь лично за вами никаких серьёзных проступков нет.

— Как восстановят?!! — изумился Борис. — Меня ведь ещё в 1934 году восстановил Приморский обком.

— Восстановил? — в свою очередь удивлённо сказал секретарь. — Ну-ка, подожди, посмотрим, — и он, порывшись на столе в стопке папок, вынул одну тоненькую, на которой в правом верхнем углу крупно было написано: «Алёшкин Б. Я.».

Развернув папку, он просмотрел несколько листков, имевшихся в ней, и сказал:

— Ты что-то путаешь, тут нет никакого решения Приморского обкома. Тут только выписка из протокола первичной комиссии по чистке, решение горкома об утверждении этого постановления и письмо директора института, где ты учишься.

Борис был поражён: «Как? Значит всё, что писал о нём Меднис, Новиков и другие коммунисты, защищавшие его, решение партийной ячейки Тралтреста, объяснявшие полную невиновность его в этом деле, письмо из Приморского отдела ГПУ, в котором сообщалось, что именно он, Алёшкин, выявил виновников преступления, и, наконец, постановление бюро Приморского обкома ВКП(б) — ведь оно же было, они его зачитывали! Где же всё это? Кто мог это похитить? Ведь дело хранилось в учреждениях партии в обкоме или крайкоме, как это могло произойти?»

Он не удержался и прямо спросил об этом секретаря. Тот тоже удивился, даже как будто смутился, а затем сказал:

— Да не волнуйся ты так. К сожалению, такие вещи сейчас со многими случаются, и не удаётся ничего выяснить об исчезнувших документах. Да у тебя дело пустяковое, восстановят. Иди и приходи завтра пораньше, я тебя в числе первых пропущу.

Борис вышел. Поужинав и вернувшись в свой номер — к счастью, он был один, вторая койка пустовала, — он почти всю ночь не спал и выкурил, вероятно, не менее полсотни папирос. Всё время он вспоминал события прошедшего дня. В комнате, где он ожидал прохождения комиссии, сидело не меньше 20 человек. Большинство из них — люди пожилые, но были и такие же молодые, как Борис. Друг с другом они не общались — слишком тяжёлые испытания выпали на их долю, предстоял слишком серьёзный разговор, и потому каждый думал только о том, что его ждёт в комнате, где заседала комиссия.

Председателем комиссии был член ЦК Аронштамм, ему помогали член бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) и представитель завода Россельмаш. Большинство из присутствовавших заходило в комнату комиссии твёрдо, с достоинством, а выходили с опущенной головой и, быстро миновав приёмную, чуть ли не бегом спускались по лестнице. Лишь два или три человека вышли с радостными и посветлевшими лицами.

У Бориса не выходила из головы мысль о пропавших из его дела документах. Но вот настал и решающий час. Секретарь сказал, что его дело уже в комиссии, и вот-вот последует вызов. Действительно, через полчаса, в течение которых комиссия пропустила трёх человек, дверь приоткрылась, и кто-то сказал:

— Алёшкин, зайдите.

Борис поднялся со стула и вдруг почувствовал, что ноги его слушаются плохо. Через несколько секунд он овладел собой и довольно смело вошёл в комнату комиссии. За большим столом он увидел трёх человек, а сбоку за маленьким столиком сидел ещё один, который вёл протокол, он спросил:

— Вы Алёшкин Борис Яковлевич?

Тот ответил «да». После этого секретарь передал папку — дело Бориса человеку, сидевшему в центре тройки. Это был черноволосый, с выпуклыми глазами, презрительно искривлёнными губами ещё не старый человек. У него было какое-то брезгливое выражение лица. Он открыл дело, бегло взглянул и спросил:

— Ну-с, чего же вы хотите?

Борис заметил, что в голосе этого человека чувствовался какой-то непонятный гнев, говорил он с сильным еврейским акцентом. Борис ответил:

— Я хочу выяснить, почему задержалось моё восстановление в партии?

— Какое восстановление?

— Я же в 1934 году был восстановлен Приморским обкомом, как исключённый неправильно. В личном деле имелись об этом соответствующие документы, а теперь их нет…

— А вы откуда знаете, что есть в вашем личном деле? — неприязненно спросил всё тот же черноволосый человек.

Борис не растерялся и, чтобы не выдать симпатичного ему технического секретаря, сказал:

— Я же вижу. Вон моё дело перед вами развёрнутое лежит.

Один из членов комиссии улыбнулся и заметил:

— Глазастый!

Председатель, Борис понял, что разговаривавший с ним человек был председателем комиссии, ещё больше насупился и стал листать большую записную книжку. Наконец, видно, найдя в ней нужное, остановился, прочёл какую-то запись, встал и, захлопнув дело Бориса, сердито сказал:

— Ну, что есть в этой папке, а чего там нет, это не ваше дело. Чем подсматривать в бумаги, в которые вам не положено смотреть, лучше объясните нам, почему вы удрали с Дальнего Востока.

— Как это удрал? — возмутился Борис. — Я выехал на учёбу с разрешения парторга треста в связи с реорганизацией, кроме того, выезд мне был разрешён Приморским обкомом ВКП(б).

— Вас назначили директором рыбомоторной станции, почему вы не приступили к работе?

— Так я уже в то время в институте учился и жил в Краснодаре.

— Значит, всё-таки с Дальнего Востока-то удрали? Ну, вот и учитесь! — как-то даже злобно сказал председатель. — В общем, ясно, можете идти!

Кто-то из членов