ли быть более заслуженный, более ободряющий, успех, чем успех, основанный на чистой любви к искусству и на желании служить ему» («Combat», от 27 июля 1952).

«Я редко видел, чтобы публика следила с таким напряженным вниманием за иг­рой актеров, которые все до одного полны неподдельного воодушевления. Признаюсь, я был взволнован»,—писал Андре Давид в «L4nformation», от 23 августа 1952 г., назы­вая «Дядю Ваню» «одним из подлинных шедевров русского репертуара».

В 1954 г., когда отмечалось пятидесятилетие со дня смерти Чехова, пьеса «Три сест­ры» в исполнении труппы Питоевых вызвала столь же безоговорочное признание:

«В искусстве есть такие жемчужины, что невольно испытываешь страх, как бы Не­ловкие руки не испортили их своим прикосновением,— писал Пак (Puck).— Мне ка­жется, что „Три сестры" принадлежат именно к разряду этих мировых шедевров, столь редких, столь совершенных, что я долго-долго колебался, прежде чем решился посмот­реть пьесу в театре „ Oeuvre", где ее исполняли Саша ПЛ-оев и его труппа (...) Но вся постановка так совершенна и так глубоко волнует, что испытываешь чуть ли не угры­зение совести, отделяя исполнителя от исполняемой роли, в которой никогда нет ни фальши, ни переигрываний. Каждое слово, каждое лицо, каждая сцена напоминают по своей прозрачности и по чистоте звука кристалл» («Aspects de la FrancS», от 25 фев­раля 1955).

В год пятидесятилетия со дня смерти писателя слава его во Франции достигла сво­его апогея.

Андре Вюрмсер в статье «Знаменитый писатель России», напечатанной в дни чеховских торжеств, писал: «Исполнилось ровно полстолетия со дня смерти одного из самых великих наших писателей, и мы, люди XX века, с ясным сознанием все вместе думаем о нем — будь то в Париже или Москве. Весь этот 1954 год —ибо это год Чехова, подобнр тому как 1952 год был годом Виктора Гюго,— мы перечитываем его, вспоминаем его, стараемся измерить его значимость. Прогрессивные еженедельники и журналы — ,,Lettres Frangaises" и „Europe"—посвящают Чехову специаль­ные номера. Критики, педагоги, театральные деятели, драматурги, актеры славят в них его память (...) В отличие от своих современников-натуралистов Чехов изобража­ет действительность в темных тонах не по личному вкусу и не потому, что таков его метод. Он окрашивает мир в цвет времени, в цвет скуки и горя. Но у Чехова есть и другой цвет. Мир произведений Чехова предсказывает будущий мир». Отмечая, что в Париже недавно вышел том полного собрания сочинений Чехова с его драматическими произведениями, «наконец переведенными языком, в котором звучит поэзия», Вюрм­сер замечал: «...нельзя любить и почитать Антона Павловича Чехова, не понимая, что Россия, им описанная, что русские, несчастье которых он показал в своих произведе­ниях, должны были превратиться в эту новую страну, в этих новых людей, которых мы видим сейчас» («Правда», от 16 июля 1954).

Андре Вюрмсеру принадлежит также статья о Чехове в специальном номере еже­недельной газеты «Lettres Frangaises», выпущенном в свет к пятидесятилетию со дня смерти писателя. Статья посвящена только что вышедшему тогда (в издании Les Edi- teurs Frangais Reunis) тому собрания сочинений Чехова, содержащему драмы. Чехов,— говорит Вюрмсер,— считал свои пьесы водевилями и недоумевал, почему на представ­лении этих пьес зрители не смеются, а плачут. По мнению Вюрмсера, Чехов хотел ска­зать людям: « „ Посмотрите, как вы плохо живете " и, когда они поймут это, они, конечно, создадут для себя совсем другую, лучшую жизнь. Есть ли тут о чем плакать?» «Да,

ОБЛОЖКА ФРАНЦУЗСКОГО ИЗДАНИЯ РАССКАЗА «КАШТАНКА» Рисунок Натали Парэн Париж, 1934

разумеется,— пишет Вюрмсер,— быть обреченным, жить плохо в мире, в котором еще нельзя жить хорошо, об этом можно плакать, но вместе с тем это п пробуждает созна­ние». Чеховская драматургия, ставя вопрос, могут ли люди, которые живут сейчас пло­хо,— жить лучше, дает на это положительный ответ. И убедительность этого ответа до­стигается тем, что Чехов не вкладывает его в уста персопажей своих произведений, а дает его в подлинном реалистическом изображении действительности. Перед зрителем проходят живые люди во всей оригинальности их духовного облика, лишенные малей­шей карикатурности, показанные в пх подлинной социальной среде, «такими, словом, какими их делает повседневная жизнь определенного класса, определенной страны в определенный исторический момент».

Сила Чехова в том и состоит, что он изображает пошлость и трагизм своих героев, не изолируя их от окружающей среды. Его занимает не «„судьба Человека", а участь людей, живущих в обществе, которое они сами для себя создали и которое могут пре­образовать» 14.

В 1954-—1956 гг. почти все чеховские пьесы были поставлены в Париже. Чехов стал у нас наиболее популярным драматургом. Можно подумать, что произошел свое­образный процесс кристаллизации, и Чехов, этот при всей кажущейся своей просто­те столь сложный писатель, был, наконец, понят во Франции. Симфоническая струк­тура его драм, их многонланность, скрывающаяся за монологами, а в особенности за немыми сценами, стали теперь очевидными. Достаточно просмотреть критические статьи о «Дяде Ване», «Вишневом саде», «Трех сестрах», «Чайке», «Иванове» и «Пла­тонове», и станет ясно, что французский зритель увидел, наконец, подлинное лицо Чехова.

Самые авторитетные критики говорят о «новизне» Чехова и посвящают длинные статьи анализу его сценических приемов.

Жан Луп Барро в статье «Почем)' „Вишневый сад"?» объясняет, что побудило его поставить именно эту пьесу.

Я считаю „Вишневый сад" шедевром Чехова.Среди четырех больших пьес,напи­санных пм для театра, „Вишневый сад" легче всего поддается обобщению ...

Дело в том, что. уходя корнями в молчание, пьеса говорит исключительно о на­стоящем. А театр и есть именно искусство настоящего. „Вишневый сад" сценичен по самой своей сущности. Настоящее всего труднее уловить в жизни. Поэтому нет ни­чего удивительного в том,что „Вишневый сад" тоже неуловим. Таким образом, дейст­вие пьесы развертывается, собственно говоря, среди молчания, п, кроме тирад-поэм, которые стоят как-то особняком, диалоги существуют, словно в музыке, лишь для того, чтобы заставить звучать молчание..) Это пьеса о времени,которое проходит. II поэтому не все ли равно, русский или японский у нее сюжет. Это интернациональное произве­дение. Вот почему наравне с произведениями Шекспира и Мольера оно входит в миро­вую сокровищницу искусства -.. Русский человек по натуре лучше других приспо­соблен для восприятия настоящего. Разве русский народ не находится на стыке Восто­ка п Запада, как и настоящее — на стыке будущего п прошедшего? Но, несмотря на весь интернационализм „Вишневого сада", мы должны все же отдать дань русской душе, открывшей нам через эту пьесу путь к проникновенному восприятию неуловимо проходящего времени ...

Драматическая структура пьесы, построенной на молчании и живущей полностью в настоящем, по существу своему музыкальна: это едва намеченные темы, которые