Жак Лемаршан пишет о «Платонове» вскоре после фестиваля в Бордо: «Достаточно видеть пьесу в течение первых десяти минут, чтобы убедиться, что она принадлежит перу Чехова, точнее молодого Чехова ...) Для Чехова достаточно одной сцены, чтобы полностью выявить себя. Великие мастера драматургии не умеют сохранять инкогни­то; они предлагают трудную задачу фальсификаторам и ставят в смешное положение подражателей. Трагедия это или комедия? Комический элемент превалирует в пьесе, по крайней мере, я так думаю ... В комизме Чехова много гибкости, и он дохо­дит до зрителей, в одних случаях смягчая тяжесть создавшегося положения, в других — придавая особое звучание малозначущей сцене и отрывочным речам. В этом отноше­нии первое действие „Платонова" может служить великолепным образцом ... Пьеса вдруг начинает (прошу простить это сравнение, но оно кажется мне наиболее правиль-

ным) „подходить", да, „подходить", как тесто, которое казалось нам неудавшимся: действие сразу захватывает нас, и мы с напряженным вниманием следим за каждым ге­роем намечающейся драмы, словно это давно знакомые нам люди. В этом, пожалуй, заключается секрет чеховского мастерства, довольно схожий с секретом пуантилизма,

«ПЛАТОНОВ» НА ФРАНЦУЗСКОЙ СЦЕНЕ (КАРТИНА ПЗ 2-го АКТА) Постановка Жана Вилара в ThtStre National Populaire (Народном национальном театре),

Париж, 1956 г.

и мы чувствуем его уже в первой юношеской пьесе, в целом плохо построенной, греша­щей повторением сценических приемов и драматических ситуаций, но такой пленитель­ной, когда отдаешься ее течению ... Реализм Чехова, окутывающий дымкой поэзии все его творчество, складывается из мелких точечек, и кажется, что они противостоят друг другу, пикогда не сливаясь, что они нанесены случайно и сами по себе ничего не значат; но достаточно немного отойти от полотна, чтобы кропотливый, уверенный труд человека-творца предстал перед вамп как цельное, гармоничное и законченное произ­ведение. В „Платонове" эта композиционная работа носит, конечно, менее осознанный характер, чем в последующих крупных произведениях Чехова. Тем интереснее позна­комиться с ее зарождением» («Nouvelle Revue Franjaise», от 1 июля 1956).

47 Литературное наследство, т. 68

Через несколько недель после парижской постановки «Платонова», 22 декабря 1956 г., состоялась премьера «Иванова» (в «Theatre d'Aujourd'hui»).

Превосходный французский перевод «Иванова» принадлежит Нине Гурфинкель и Жаку Моклеру. В своей работе они исходили из принципа, что «язык пьесы должен быть не столько литературным, сколько театральным, и перевод пьесы сделан в соответ­ствии с непосредственными требованиями театрального действия. Переводчики предпочли быть верными не букве, а духу пьесы, ее „подтексту", как называл Станиславский эл­липсисы, намеки, умолчания и резонансы, составляющие всю прелесть чеховского ма­стерства» (комментарий к «Иванову» Нины Гурфинкель и Жака Моклера в брошюре Anton Tchekhov. Ivanov. P., 1956). Результат получился поразительный, как, впрочем, была поразительна и вся постановка «Иванова». Я лично считаю, что это был лучший парижский спектакль, посвященный Чехову. Не потому, конечно, что «Иванов» выше «Чайки», «Трех сестер» или «Вишневого сада»! Нет, но глубоко продуманная постановка, тщательный выбор исполнителей, блестящая игра актеров и превосход­ные, мастерски оркестрованные «массовые» сцены, представляющие подлинно чехов­скую смесь комизма, неожиданности и тонкой поэзии,— все это было Искусством с большой буквы.

Спектакль «Иванов» Жака Моклера был награжден первой премией 1956 г., присуждаемой за лучшую постановку драматического произведения.

«Я никогда не видел ни в Париже, ни где либо еще, чтобы Чехова играли с таким проникновением. Я никогда еще не был так уверен, что его нельзя лучше понять и передать. Мне никогда не случалось глубже погружаться в атмосферу чеховских пьес»,— писал Жан Жак Готье в «Figaro», от 27 декабря 1956 г.

«Из всех иностранных драматургов бесспорно в Париже чаще всего ставится Че­хов^...) Жак Моклер обнаружил при постановке Иванова" сокровища ума и сердца»,— говорит рецензент журнала «Cette semaine» в номере от 9 января 1957 г. «После каж­дого чеховского спектакля, если только он был дан с талантливостью и чуткостью, на которые Чехов имеет право, выносишь впечатление, что присутствовал на самой пре­красной, пленительной и многогранной из всех его пьес, о которой, пожалуй, никогда не надоест вспоминать,— писал Жак Лемаршан в «Figaro Litteraire», от 5 ян­варя 1957 г.— По крайней мере, такое впечатление я испытал, увидев впервые „Пла­тонова ". Такое же впечатление произвел на меня и „ Иванов ".

Теперь,после премьеры „Иванова", состоявшейся на этой неделе в „Theatre d'Au­jourd'hui ", можнос уверенностью сказать, что за последние месяцы в Париже были по­казаны все пьесы Чехова: „ Вишневый сад " у Барро, „Чайка" у Барзака, „Дядя Ваня" и „Три сестры" у Саши Питоева, „Платонов" уВилара. Никогда еще Чехов не был так популярен, а одобрение публики так единодушно, и это решительно во всех парижских театрах. С не меньшим успехом, чем „La Cerisaie" [143] в Париже, шел тогда же „Cherry Orchard"[144] в Нью-Йорке. Чехов-драматург становится „европейским" классиком. Почему? Ведь что может быть менее театрального, менее революционного, менее поучительного, чем эти сценки из провинциальной жизни России в последней четверти XIX века? А чеховские пьесы изображают именно эту жизнь, они являются как бы фрагментами одной и той же пьесы, и никто не удивился бы, если бы какой-ни­будь чеховский герой перешел из одной пьесы в другую, если бы Иванов, например, встретился с Астровым или с дядей Ваней (... Но как только занавес поднимается, мы сразу же попадаем во власть той мелодии, которая слышится во всех пьесах Чехова и которую однажды Франсуа Мориак сравнил, кажется, с музыкой Моцарта, и мы тот­час оказываемся плененными и очарованными».

По мнению Лемаршана, «актуальность и немеркнущая правда чеховских пьес за­ключается в том, что автор ничего не хочет доказать и никого не обвиняет», что он «не мудрствует, но честен, честен сердцем».

«Только чувство сохраняет произведение искусства в веках,— пишет Пьер Брис- сон в начале своей небольшой книжки о Чехове.— В „Иванове" и „Трех сестрах" мы слышали подлинный голос чувства. Анализ здесь доведен до конца с безжалостной про тщательностью, но он всегда динамичен: все действующие лица Чехова ■— невежды, не знающие собственного сердца, а чаще всего знающие его ровно настолько, чтобы убе­диться, что они его не знают. Но они постепенно раскрываются перед нами и в то же время начинают понимать себя, совершая последние и бесполезные усилия, чтобы по­бедить судьбу, которая ведет их к гибели. Когда после хорошего чеховского спектакля, как, например, после пьесы „Иванов", которая идет сейчас в исполнении труппы Жака Моклера, занавес падает, ваше сердце переполняет грусть, но грусть счастливая, слу­жащая источником силы, что всегда бывает, когда встречаешь в искусстве правду