4

В наши дни популярность Чехова продолжает расти. Происходит нечто, напоми­нающее процесс медленного созревания; поэзия чеховского творчества незаметно до­бивается признания, завоевывает читателей, но только мирным, вполне мирным путем. Писатель не оказывает на нас прямого влияния, он скорее распахивает окно в какой-то неведомый мир; новая манера чувствовать, а быть может, даже писать, проникает ма­ло-помалу во французскую литературу. Произошла еле заметная перемена настрое­ний, которой мы были отчасти обязаны тревожной предвоенной обстановке и ощущению неизбежной катастрофы, тяготевшей над Европой в памятные 1937-—1939 годы. Воздух был насыщен - электричеством, небо покрыто тяжелыми грозовыми тучами.

За несколько месяцев до начала второй мировой войны и незадолго до своей смер­ти Жорж Питоев (он умер 17 сентября 1939 г.) в последний раз поставил «Чайку». Премьера ее состоялась 17 января 1939 г.

Спектакль имел невиданный успех. Пьеса «поминутно вызывает у зрителей возгла­сы удивления и восторга,— писал Жан Ришар Блок.— Весь Париж, все зрители апло­дировали Чехову и Питоевым. В течение нескольких месяцев пьеса шла в переполнен­ном театре. Было что-то необычное в волнении, охватившем парижскую публику, слов­но потерявшую чувство меры, уравновешенность, критическое чутье» (цит. по книге: Aniouta Р i t о ё f f. Ludmilla, ma mere. P., 1955, p. 232).

«Надо посмотреть „Чайку",— писал Пьер Бриссон.— Редкое произведение вызы­вало такой отклик. Это поэма, мелодия и урок» (цит. по книге: Andre Frank. Georges Piloeff. P., 1958, p. 118).

Урок заключался, во-первых, в приобщении к новому автору. Благодаря Питое­вым Чехов стал во Франции наиболее любимым и уважаемым из иностранных драма­тургов. Во-вторых, своим ясным взглядом на вещи, внутренней смелостью, мужест­венной, благородной нежностью и поэзией пьеса создавала новое настроение. И, в-тре­тьих, это была дверь, открытая в новый мир, где мы увидели неизвестных нам людей, перед которыми, несмотря на их отдаленность от нас и на своеобразие некоторых форм их жизни, стоят те же проблемы, что и перед остальным человечеством.

Затем разразилась война. Мрачные военные годы принесли новые страдания, открыли неведомые до сих пор «бездны». Искалеченные, измученные, встревоженные всеми пережитыми ужасами, люди более чем когда-либо нуждались в ободрении, жаждали реабилитации человеческой личности. Кто лучше Чехова мог посочувствовать, понять и незаметно успокоить? Здесь я позволю себе привести выдержку из своей собственной книги:

«Тысячелетнее бессилие человечества обуздать живущего в нем зверя, извечное главенство низменного начала, животных инстинктов над разумом, постоянное тор­жество жестокости, глупости и порока — таков в глазах Чехова мрачный смысл че­ловеческой комедии. Этой правде научило Чехова не только непосредственное сопри­косновение с жизнью, но и его любимые писатели: Бальзак, Флобер, Золя, Мопассан. Безрадостные выводы, к которым приходит французский роман XIX века, не могли не оказать влияния на Чехова, так как до странности совпадали с его собственными наблюдениями, с его собственным опытом. Но не в характере писателя было примирять­ся, склонять голову. Здесь проявляется его глубокий, неистребимый оптимизм, его страстная любовь к жизни, к тому, что в ней есть или может быть положительного и прекрасного. Он не кричит, как Гоголь: „Соотечественники, страшно!", не сходит с ума, как Мопассан, не пытается потопить свою тоску в вине, как Глеб Успенский, не кончает жизнь самоубийством, как Гаршин. Прирожденная мудрость и уравновешен­ность подсказывают ему, что не бывает света без тени, что повсюду в мире жизнь — толь­ко чередование контрастов. Врачебный опыт, неподкупный взгляд беспристрастного наблюдателя, интуиция психолога учат его, что человек не только страдающее суще­ство, то слабое и униженное, то грубое и жестокое, то жертва, то палач, но что есть в нем и область, недоступная холодному рассудку и подчиненная совершенно особой логике — логике сердца. На грани опыта, блужданий и сомнений Чехова живет последняя и успокоительная уверенность, что в глубине человеческого сердца кроется залог спасения, который он зовет „ талантом человечности ", подразумевая под этим дар деятельной любви — ту активную жалость, которая составляет цель и оправдание жизни. С этой точки зрения всякая надежда на личное счастье — лишь детская мечта ...

И он победил свое отвращение к человеку благодаря этому утонченному нравст­венному чувству, внушившему ему слова: „Доброму человеку бывает стыдно дая^ перед собакой" ХП, 218 или в другой раз: яМы все только говорим и читаем о люб­ви, но сами мы мало любим!" там же, стр. 217. Таковы плоды размышле­ний Чехова над жизнью, такова главная его сила. Исключительно одаренный худож­ник, человек с поразительно ясным и точным умом, Чехов не был крупным мыслите­лем. Из его произведений нельзя извлечь новых философских взглядов, цельной си­стемы .. . Мы пе найдем в его творчестве ни метафизических откровений, ни новых бле­стящих идей, а лишь простую, бесхитростную, выстраданную мудрость, мудрость человека проницательного, глубокого, честного и бесконечно доброго. Мудрость повсе­дневную, непосредственную, действенную, которую умеет высказать, а, в особенности, применить на деле с неизменной и безмятежной скромностью лишь писатель большой души. Совершенство художественной формы придает его простым наставлениям ог­ромную убедительную силу и красоту. Творчество Чехова убаюкивает и утешает. Чи­тая Чехова, выносишь впечатление, словно в этом мире что-то смягчено, сглажено, прощено» (Sophie Laffitte. Tch^khov par lui-meme. P., 1955, p. 150—154).

Последнее десятилетие принесло окончательное признание Чехову, который счи­тается теперь во Франции (наряду с Достоевским) наиболее популярным из великих русских писателей.

■ Новое собрание сочинений Чехова выпускается издательствами Р1оп и Editeurs Franfais Reunis. Появляется ряд'книг и множество статей, посвященных Чехову. Те­атры ставят его пьесы, даже наименее известные.

С июля по декабрь 1952 г. «Дядя Ваня» шел с триумфом в «Theatre de Poche», где пьеса была поставлена и сыграна Сашей, Светланой и Кармен Питоевыми. В предыду­щем году та же труппа с успехом сыграла «Дядю Ваню» в «Studio des Champs-Ely- sees». Усилия молодого поколения Питоевых достойны всяческих похвал: располагая весьма ограниченными средствами, недостаток которых они, по примеру родителей, восполняют талантом, любовью к театру и благородным бескорыстием, молодые Пи- тоевы лишний раз доказали, что деньги в искусстве — вещь второстепенная. Пьеса в их постановке жизненна, правдива, поэтична, трогательна. Париж не ошибся на этот счет, он горячо принял молодых исполнителей и тотчас же признал их. Вот несколько отзывов, появившихся в печати.

«В тот вечер, когда я смотрел „ Дядю Ваню", „Theatre de Poche" оказался слишком тесен, чтобы вместить всех поклонников Чехова и Питоевых,— писал Марсель Кап­рон.— Прием публики предвещает, что театр будет тесен и в дальнейшем, хотя теат­ральный сезон подходит к концу. Такому успеху можно только порадоваться. Вот по­истине благородный театр и с точки зрения выбора автора и с точки зрения игры акте­ров. И может