Глядя тогда на мошкару, копошащуюся у лошадипод хвостом, зная по себе, что это за мука, я испытывал такой ужас, равногокоторому не припомню за всю свою жизнь, если не считать дней, проведенных вбольнице с переломом правой руки – открытый перелом между плечом и локтем,кисть вывернута, бицепсы пропороты насквозь, и обрывки мяса гниют, пухнут, лопаютсяи, наконец, истекают гноем. Один на один с болью, пятую неделю без сна, я вдругподумал однажды ночью; каково же бывает лосю, когда попадаешь ему в лопатку ион уходит подранком; и в ту ночь я испытал все это за него – все, начиная судара пули и до самого конца, и, будучи в легком бреду, я подумал, что, может,так воздается по заслугам всем охотникам. Потом, выздоровев, я решил: если этои было возмездие, то я претерпел его и, по крайней мере, отныне отдаю себеотчет в том, что делаю. Я поступал так, как поступили со мной. Меняподстрелили, меня искалечили, и я ушел подранком. Я всегда ждал, что менячто-нибудь убьет, не одно, так другое, и теперь, честное слово, уже не сетовална это. Но, так как отказываться от своего любимого занятия мне не хотелось, ярешил, что буду охотиться до тех пор, пока смогу убивать наповал, а как толькоутеряю эту способность, тогда и охоте конец.

Если ты совсем молодым отбыл повинностьобществу, демократии и прочему и, не давая себя больше вербовать, признаешьответственность только перед самим собой, на смену приятному, ударяющему в носзапаху товарищества к тебе приходит нечто другое, ощутимое, лишь когда человекбывает один. Я еще не могу дать этому точное определение, но такое чувствовозникает после того, как ты честно и хорошо написал о чем-нибудь ибеспристрастно оцениваешь написанное, а тем, кому платят за чтение и рецензии,не нравится твоя тема, и они говорят, что все это высосано из пальца, и тем неменее ты непоколебимо уверен в настоящей ценности своей работы; или когда тызанят чем-нибудь, что обычно считается несерьезным, а ты все же знаешь, что этотак же важно и всегда было не менее важно, чем все общепринятое, и когда наморе ты один на один с ним и видишь, что Гольфстрим, с которым ты сжился,который ты знаешь, и вновь познаешь, и всегда любишь, течет, как и тек он с техпор, когда еще не было человека, и омывает этот длинный, прекрасный излополучный остров с незапамятных времен, до того как Колумб увидел его берега,и все, что ты можешь узнать о Гольфстриме и о том, что живет в его глубинах,все это непреходяще и ценно, ибо поток его будет течь и после того, как всеиндейцы, все испанцы, англичане, американцы, и все кубинцы, и все формыправления, богатство, нищета, муки, жертвы, продажность, жестокость – всеуплывет, исчезнет, как груз баржи, на которой вывозят отбросы в море – дурнопахнущие, всех цветов радуги вперемешку с белым – и, кренясь набок, онавываливает это в голубую воду, и на глубину в двадцать – двадцать пять футоввода становится бледно-зеленой, и все тонущее идет ко дну, а на поверхностьвсплывают пальмовые ветви, бутылки, пробки, перегоревшие электрическиелампочки, изредка презерватив, набрякший корсет, листки из ученическойтетрадки, собака со вздутым брюхом, дохлая крыса, полуразложившаяся кошка; итряпичники, не уступающие историкам в заинтересованности, проницательности иточности, кружат вокруг на лодках, вылавливая добычу длинными шестами. У нихсвоя точка зрения. И когда в Гаване дела идут хорошо, Гольфстрим, в котором ине различишь течения, принимает пять порций такого груза ежедневно, а миль надесять дальше вдоль побережья вода в нем такая же прозрачная, голубая испокойная, как и до встречи с буксиром, волочащим баржу; и пальмовые ветвинаших побед, перегоревшие лампочки наших открытий и использованные презервативынаших пылких любовей плывут, такие маленькие, ничтожные, на волне единственнонепреходящего – потока Гольфстрима.

Сидя рядом с шофером, я был так погружен всвои мысли, что не заметил, как «Арагон» остался позади и машина спустилась кпесчаной реке шириной в полмили, окаймленной зеленью деревьев. По золотистомупеску были разбросаны лесные островки; вода в этой реке текла под песком,животные приходили на водопой по ночам и выкапывали острыми копытами лунки,которые быстро наполнялись водой. Когда мы перебрались через эту реку, день ужеклонился к вечеру; навстречу нам то и дело попадались люди, которые покидалиголодный край, лежавший впереди, а по сторонам мелькали теперь невысокиедеревья да частый кустарник. Но вот, одолев крутой подъем, мы очутились средиголубых холмов, древних, выветрелых холмов, где росли деревья, похожие на буки,а по склонам кучками лепились хижины, тянуло дымом, пастухи гнали домой коров,овец и коз, мелькали возделанные участки, и я сказал жене:

– Как похоже на Галисию.

– Да, верно. Сегодня мы побывали в трехиспанских провинциях.

– Вот как? – удивился Старик.

– Никакой разницы. Только дома другие. Ато место, куда нас привел Друпи, напоминает Наварру.

Те же известняковые бугры, тот же рельеф, теже деревья у рек и родников.

– Удивительная это у человека способность– влюбляться в страну, – заметил Старик.

– Ох, как вы оба любитефилософствовать, – сказала Мама. – Но где же мы все-таки остановимся?

– Да хоть здесь, – отвечалСтарик. – Не все ли равно? Была бы вода.

Мы разбили лагерь в тени деревьев, возле трехбольших родников, куда здешние женщины ходили по воду, и мы с Карлом, бросивжребий, кому где охотиться, ушли бродить в сумерках вокруг двух ближних холмов,через дорогу от лагеря, над туземной деревушкой.

– Это страна куду, – сказалСтарик. – Их можно встретить на каждом шагу.

Но я встретил в лесу только стадо домашнегоскота и, поразмявшись после целого дня езды в машине, к вечеру возвратился влагерь, где никто еще не спал. Моя жена и Старик в пижамах стояли у костра, аКарл все еще пропадал где-то.

Он вернулся очень серьезный, – должнобыть, не встретил ни одного куду, – бледный, мрачный и молчаливый.

Позже, у костра, он спросил, куда мы ходили, ия объяснил, что мы охотились у подножия своего холма до тех пор, пока нашпроводник не услышал Карла и его спутников; тогда мы перевалили через холм ивернулись в лагерь.

– То есть как это «услышал»?

– Так он сказал. И М`Кола тоже.

– По-моему, мы тянули жребий, кому гдеохотиться!

– Да, конечно, – согласилсяя. – Но мы не знали, что забрели на ваш участок, пока не выяснилось, чтовы поблизости.

– А сами-то вы нас слышали?

– Слышал какой-то шум, – ответиля. – А когда приставил ладонь к уху, проводник что-то сказал М`Кола, и тотговорит: «Бвана». Я спросил: «Который бвана?», он ответил: «БванаКабор», – то есть вы. Тут мы поняли, что дальше нам путь заказан, ивернулись.

Карл промолчал, но вид у него был сердитый.