становились подонками и героями, мы бы не пахали с утра до ночи ради продления рода человеческого, мы бы не были злы, справедливы и любопытны. А они? Красивы, утончённы. Во многих вещах разбираются лучше нас. Чувствуют тоньше нас. Верят крепче нас. Даже в нас они верят сильнее, чем мы сами иногда. Они — движущая сила, потому что берут то, что мы им даём. В конце концов, даже выбирают они нас. Да, женщины — чудо! Кто не любит, не ценит женщин, тот — настоящий дурак! Женщины такие дела прокручивали, что нам, мужчинам, и не снились. Может быть, они и обошлись бы без нас… Но великие дела мы совершаем только вместе — мужчина и женщина. «Мужчина — царь, мужчина — Бог, но всё равно — у женских ног»».

Как ни странно, но Палашов думал сейчас не о Миле, а о Марье Антоновне. «Она потеряла своего единственного мужчину. Она — одинокая несчастная женщина, одна в этой глуши. Как она будет его хоронить, на что? Есть ли у них родственники? Они почти всю жизнь одни, без мужиков, что она, что её мать. Надо всю деревню тряхануть. Неужели же не помогут? Обязательно предложу ей денег и… отпевание в церкви. Можно же сразу в городе его отпеть, а потом уж везти на кладбище. Мне обязательно надо поучаствовать. Постараюсь освободить время. Интересно, этот его Пашка Круглов из Питера приедет? Она могла бы телеграмму ему выслать по тому адресу, по которому Ванька с ним переписывался. Только это надо в отделение связи идти или ехать. Ладно, сам сделаю. Мила и её мать, думаю, обязательно ей помогут и приедут на похороны. Они теперь практически родня. Что она там, прочитала, должно быть, протокол? Пойду к ним схожу. Заодно Милу заберу. Будем с ней бумаги оформлять как положено».

Он нашёл на подоконнике небольшой замок с вставленным в него ключом. Извлёк из чемоданчика деньги (они хранились в специальном кармашке на молнии), отсчитал десять тысяч, положил в кошелёк, а тот — в задний карман джинсов. После он закрыл на замок дом и, глянув на машину, словно дремавшую в тени яблонь, не спеша двинулся к дому Себровых. Пока он шёл, мимо проехала бордовая «Нива» с московскими номерами. Она быстро скрылась из виду внизу деревни. Животные всё также находились на лугу: лошадь дремала стоя в послеобеденном сне, а корова разлеглась на траве и, полуприкрыв глаза, пережёвывала жвачку. Жизнь насекомых была наполнена движением и работой. Все они куда-то летели, ползли, лезли, садились и снова взлетали, что-то тащили, что-то копали, жужжали и даже кусались, заставляя лошадь время от времени вздрагивать, а корову лениво стегать себя хвостом.

Дом Себровых был, как и накануне, открыт: заходи, кто хочешь, бери, что хочешь. Палашов посильнее хлопнул дверью, предупреждая о приходе. Когда он нашёл их в дальней комнате, Марья Антоновна и Мила сидели, обнявшись, на кровати и беззвучно лили слёзы. Он ничего не сказал, а просто встал, опершись о дверную коробку, и молча ждал, стараясь не смотреть на них. Пусть они знают, что он пришёл, настаивает на внимании к себе, но не хочет им мешать.

Через минуту Мила поднялась и, не проронив ни слова, вышла из комнаты. Она слегка задела Евгения плечом, но для него это «слегка» было ожогом. Второй ожог он получил, когда нагнал её и сунул в руку ключ от дома. Это была немая сцена, в которой они мельком переглянулись и разошлись в разные стороны.

Палашов подсел к Марье Антоновне на кровать рядом с тем местом, где сидела девушка. Он посмотрел на женщину, глаза её были опущены в пол. Она продолжала молчать.

— Скажите мне что-нибудь, пожалуйста, — его голос опять прогремел в этом доме, как гром среди ясного неба.

Она посмотрела на него мокрыми карими глазами и спокойно сказала:

— Я прочитала, подписала. Дневник тоже прочла. Словно свиделась с ним, поговорила. Не могу привыкнуть, что его больше нет. Я вам даю его дневник. Лично вам. Не как следователю, а как человеку. Только верните потом. Письма вам дать?

— Спасибо за доверие. Разве что конверт, на случай, если придётся вызвать Круглова.

Он взял её за руку, начал, глядя на руку, тёмную от солнца, сухую от ветра, земли и воды, холодную от долго времяпрепровождения без движения:

— Марья Антоновна, я хочу предложить вам помощь. Я вижу, вам не на кого особо рассчитывать. Давайте я договорюсь в церкви об отпевании. Закажу автобус, который привезёт его сюда. Вы его здесь похороните?

Он посмотрел ей в лицо и увидел удивление и благодарность.

— Да, конечно. Рядом с бабушкой и прабабушкой.

— И ещё… Позвольте дать вам немного денег.

— Подождите… Но у вас же зарплата, наверное, маленькая.

— Прошу вас. Это неважно. У меня нет семьи, которую надо содержать.

— И у меня нет.

Она отвела глаза. Он отпустил её руку, привстал, пальцы выудили кошелёк.

— Здесь немного… — Он достал стопочку тысячных купюр.

— Мне так неловко…

— Мне тоже… Пожалуйста…

— Мне Мила сказала про вас, что вы хороший человек.

Марья Антоновна взяла деньги и отошла к столу.

— Да вы что? Она ведь меня совсем не знает.

Женщина положила деньги, взяла синий блокнот и листы бумаги, лежащие там.

— Необязательно знать. Можно просто почувствовать. Помните, как в поговорке: рыбак рыбака видит издалека? — Она подошла и снова села на кровать, держа в руках блокнот и листы. Затем продолжила: — Мила обещала мне помочь с продуктами и поминками. Она поговорит с мамой и, если понадобится, с папой.

— Да. Стол — это женское дело. Её папа тоже запросто поможет, я думаю, если, конечно, она его попросит.

— Ваня же скопил немного денег. Он, правда, не думал, что копит на последний свой путь.

На глаза ей снова навернулась слеза.

— Можно я вас обниму?

Она покосилась на него, но ничего не сказала. Тогда он встал перед ней на колени и сгрёб её вместе со всем, что у неё было в руках.

— Вы напоминаете мне мою мать, — сказал он тихо, надеясь, что она не