Я пощупала пульс — тишина. Мне казалось, что я тоже умираю вместе с ним. И мне страшно хотелось умереть вместо него. Он бы остался, а я ушла. Я гладила его волосы и говорила ему без слов «очнись!». Это, увы, было невозможно.

«Тимофей закрыл ему глаза, — описывал Вася Леонов на допросе. — Встал и сказал, обращаясь ко всем: «Слушайте… так не должно было случиться…» Он отчаянно запустил руки в волосы и с силой провёл пальцами вниз, словно хотел с себя кожу содрать. «Я… я самый старший среди вас. Дурак! Я отвечаю за всё, что тут произошло. Вы должны убраться отсюда. Немедленно! Это я его убил, понятно? А вы проваливайте все из деревни! Все!» Когда приехала милиция, они, действительно, никого не трогали, ни к кому не заходили. По-видимому, Тимофей объявил виновным только себя».

— Девчонки подошли ко мне, — продолжала Мила, — и подняли меня под руки, повели домой. В тот миг я не хотела ничего: ни уходить, ни оставаться, ни находиться с ними. Силы мои как-то иссякли. Но мне хватило мужества оттолкнуть от себя всех и замкнуться в своём горе, пока не появились вы. За вас я ухватилась, как за спасительную соломинку. И теперь я не хочу больше оставаться одна.

Когда Мила закончила рассказ, губы её подрагивали, хотя лицо выдавало, как напряжена сила воли, словно струну натянули до предела возможного.

Пока Евгений Фёдорович слушал Милу, он переживал и совсем не чувствовал себя следователем, который ведёт допрос и разбирательство. Он стал другом, которому доверили страшную сокровенную тайну. Когда она произнесла слова: «мне казалось, что я тоже умираю вместе с ним», — и он представил её истекающей кровью и угасающей, сердце сжалось и, напротив, ослабло, в голову его словно вонзилось множество иголочек и в глазах зарябило, как будто его сейчас стошнит. Но он смотрел на её неспешно шевелящиеся губы и думал: «Но вот же она, жива. Потрёпана, замучена, но жива. Спасибо, Господи! Не отнимай то, к чему я едва только прикоснулся! Оставь её мне. Оставь, даже если я не заслужил. Клянусь, я заслужу. Всё для этого сделаю».

Девушка на него почти не смотрела во время рассказа. Она погрузилась глубоко в воспоминания.

Всё-таки умение помолчать — это большая сила.

— Большое тебе человеческое спасибо за этот рассказ! — хрипловато заговорил следователь. — Ты мне очень помогла. У меня даже вопросов не осталось. Прости меня, пожалуйста. Мой порыв, там, в посадке, — это слабость, неуважение к чужому горю, но это самое искреннее в моей жизни за последние сутки. Моя стальная воля очень сильно подкачала.

И тут струна оборвалась — Мила закрыла лицо руками и зарыдала. Евгений поднялся с места, подошёл к девушке и, бережно поддерживая, поставил её на ноги, потом вывел из-за стола и спрятал у себя на груди. В его душе зазвучала надрывная грустная мелодия, но иногда прорывались бесовские радостные нотки. И пусть всё ужасно, и она плачет о другом, но она в его объятьях! Запах её волос — смесь солнца, леса и утончённой свежести — дурманил его. Девушка то затихала, видимо, пытаясь совладать с собой, то начинала плакать с новой силой. Она не отталкивала его, но, напротив, прижималась сильнее, что удивляло и смущало. Она притихла, и он решился заговорить с ней:

— Прости, я не могу сидеть там и делать вид, что меня не касается, когда ты плачешь.

Голос отказывался его слушаться. Он то хрипел, то срывался на шёпот.

— Что я буду делать, когда вы уедете? — спросила, всхлипывая и вздрагивая, Мила и опять заплакала.

Она не поднимала головы, словно боясь взглянуть ему в глаза. Он посадил её снова на стул и вернулся на прежнее место.

— Давай оба соберёмся. Выслушай меня, пожалуйста.

Тут голос его звучал сильнее с каждым словом.

— У меня ещё несколько дел здесь, но я надеюсь сегодня с ними расправиться. Ты собирай вещи, какие нужно взять с собой. Завтра утром я тебя отвезу в Москву к матери. Вы сразу, завтра же, самое позднее — послезавтра, отправляйтесь к гинекологу. Ты уже бывала раньше у гинеколога?

— Да, пару раз.

Палашов почувствовал, что девушке стало намного легче общаться с ним. Она видела: он не упрекает, не осуждает её, не пытается больше воспитывать, но старается изо всех сил помочь.

— У одного и того же?

— Да.

— Вот к нему и иди вместе с мамой. Надеюсь, она тебя поддержит. Я не хочу, чтобы ты шла к судмедэксперту. Пусть тебя осмотрит врач, который уже смотрел и всё про тебя знает. А ты знаешь его. С ним пусть смотрят пара близких ему по работе товарищей. И предупреди их, что справка нужна тебе для предъявления в суде. Пусть подойдут со всей ответственностью к этому делу. Пусть засвидетельствуют, что в предыдущий визит ты была невинна, а девственная плева нарушена на днях. И, ради всего святого, сразу скажи им, что ты, возможно, беременна! Они должны действовать осторожнее. Сделай тест или сдай анализы на беременность. Сейчас, наверное, ещё рано, но не затягивай с этим делом.

— Как же я скажу маме обо всём? — растерянно и смущённо спросила Мила.

— Ну, ты девочка уже большенькая! Вряд ли она тебя отшлёпает, тем более если раньше никогда этим не занималась. Я пробуду рядом ровно до того часа, когда твоя мама сможет занять моё место. Если хочешь, я могу присутствовать во время вашего объяснения. Никто не говорит, что будет легко. Но это и не конец света. Я тебя заклинаю, если окажется, что ты носишь под сердцем малыша, сохрани ему жизнь. Выноси и роди его, пожалуйста. Я помогу тебе его поставить на ноги. Обещаю.

Мила заглянула ему в глаза, а через них — как будто в самую душу, и долго читала там что-то для себя. Глаза его — сталь, но в их выражении столько тепла, что, если бы был лютый мороз, этого взгляда хватило бы не на одну замёрзшую душу, чтобы подарить уверенность и спасти.

Её заплаканные глаза опять утонули в слезах, подбородок задрожал. Девушка отвернулась в сторону и выдавила слабым непослушным голосом:

— Я уже люблю этого ребёнка. Я всё