Деревья приветливо покачивались, под ними распушил листья папоротник, поднял стрелы хвощ и расстелился мох. В лесу было не так сухо, как на лугу. Порой вспыхивала капелька росы. Обувь грибников становилась грязнее и мокрее. Они шли и не решались добавить голос к мягким звукам природы. Путники пробрались через лес и вышли на дорогу, проложенную между полем и лесом. Дальше пошли рядом. На брошенном поле трава выросла по колено и к концу августа почти полностью превратилась в сухостой. Они, не сговариваясь, поснимали куртки. Впереди перед ними слева возлежала посадка, справа низлежал пруд. Тот самый пруд, в который сегодня утром нырнул Палашов. Ещё немного — и они, снова упрятавшись в куртки, вошли в посадку.

Берёзовая посадка, в отличие от леса, пестрела разнотравьем. Грибники прошли немного рядом и не успели разойтись, как им повезло — сразу попалась куртинка молодых крепеньких грибов.

— Если не ошибаюсь, это свинушки?

— Кажется, да. Мы несколько раз с мамой их собирали.

Судя по голосу и выражению лица, грибы сейчас не особенно радовали девушку, хотя она их внимательно разглядывала. Палашов со словами «попались, родные» подкосил их всех как одну, а Мила держала распахнутый пакет. Когда грибочки перекочевали в новое место, мужчина бросил нож за ними в пакет, взял девушку за запястье и уверенно задержал её. Он посмотрел ей в глаза и сказал:

— Знаешь что, дорогая?.. Я думаю, пришло время всё мне рассказать.

Мила отвела глаза, но он вытряхнул из её руки пакет с грибами и пленил второе запястье, нарочно ловя её взгляд.

— Ты ведь прекрасно понимаешь, что я знаю, чем вы занимались с Ваней Себровым незадолго до его смерти.

Девушка буквально дышала на него волнением. Широко распахнутые зелёные глаза, затуманенные слезами, приоткрытые влажные губы, на которых уже почти не осталось следов Ваниных поцелуев, запах, все черты и близость к нему, беззащитность и растерянность кружили ему голову.

— Тебе не нужно защищаться от меня, — заговорил он дрогнувшим голосом, — пойми, я сам твой защитник. Ты не встретишь другого следователя, который будет умолять тебя рассказать ему правду.

И тут он отпустил запястья, смял хрупкие плечи, притянул девушку к себе, наклонился и неотвратимо, умоляюще, горячо поцеловал в губы. Отстранился и посмотрел в глаза цвета пыльной зелени.

— Понимаешь? — спросил он больше губами, чем голосом.

Но ответа не последовало. Она вся обмякла в его руках, глаза закрылись. Она упала в обморок, едва он успел её подхватить. Палашов не удержался и, против своего правила не прикасаться к женщине, когда она об этом не знает, покрыл бледное откинутое лицо невесомыми поцелуями. Он жадно вдыхал её запах, спешил насладиться близостью, впитать её всю. Будто ему дали воды, но сейчас отберут стакан.

— Какая же ты сладкая, моя маленькая… — прошептал он.

Одной рукой он стянул с неё бандану, расстегнул куртку и пару пуговиц на рубашке, поднял на руки, благо сил у него было достаточно, а Мила была худа и легка, и понёс в сторону дома, напрочь забыв про грибы. Ни одна девушка на его памяти не падала в обморок от поцелуя. Похоже, чувства, которые она испытывала, оказались намного глубже и серьёзнее, чем он думал. Вероятно, это в конец измотанные нервы не выдержали ещё одного потрясения. Он остановился и настойчиво поцеловал её ещё раз, только предельно нежно. Потом пошёл дальше, бережно неся драгоценную ношу. Он был уже на окраине посадки.

— А где же грибы? — спросила Мила тихо, растягивая слова.

— Что? Грибы? Какая разница? — Евгений удивился: неужели последнее, о чём она подумала, это какие-то там грибы? — Слушай, галантный век уже давно позади. Что это ты как какая-нибудь графиня вздумала грохнуться в обморок?

Он остановился и осторожно сел на траву спиной к берёзе прямо с Милой на руках. Ему было больно от этой мысли, но необходимость заставляла задать подобный вопрос:

— Скажи мне, пожалуйста, когда это случилось… ты предохранялась?

Мила покачала головой «нет». Глаза её ожесточились. Она готовилась принять любой вызов. Но Палашов тепло улыбнулся, крепче прижал её к груди:

— Глупенькая, не щетинься ты так! Возможно, ты беременна.

Мила заплакала, но слёзы эти были светлые и чистые. Он терпеливо ждал, когда она успокоится. Так они сидели, укрытые посадкой. Евгений Фёдорович гладил светлые волосы, наблюдая за вздрагиванием солнечных пятен от малейшего ветерка и слушая надрывавшихся трелями птиц. Когда минут через двадцать она немного успокоилась, он спросил:

— Через сколько дней у тебя должна быть менструация?

Она смутилась и покраснела:

— Дней через десять.

— Не пугайся, если её не будет.

Мила спрятала лицо у него на груди. Как же ему это было приятно! Как никогда! Когда она оторвалась от него, лицо её выглядело серьёзным. Она заглянула в его пылкие глаза и попросила:

— Женя, сделайте мне одно одолжение — защитите меня от вас самого!

Отрезала! Разодрала! Больно! Безо всяких ногтей разодрала. И на этот раз ему совсем не смешно почему-то. Глаза его потухли. Он помог ей подняться. Встал сам. Отошёл от неё на пару шагов, повернулся к ней лицом и сказал грустно, но уверенно:

— Да. Ты права. Совершенно права.

Она ничего не ответила, пошла обратно в посадку, застёгиваясь на ходу и повязывая на голову платок, и подобрала пакет. Палашов стоял, разглядывая в траве прошлогодние листья, которые так легко перепутать с грибами. Он молча вопрошал: «Господи, зачем всё это?» Она вернулась и остановилась рядом.

— Пойдём домой, графиня, — со светлой грустью промолвил он, — там поговорим.

Она покорно кивнула головой и медленно, не оборачиваясь, побрела в сторону дома.

XII

Когда горегрибники вернулись домой теми же окольными путями, следователь разделся, отряхнулся, взял из-под кровати нужные бумаги и ушёл из дома, оставив девушку одну наедине со всеми потрясениями. Не успела она всё как следует осознать и обдумать, как он уже вернулся.

Озадаченная Марья Антоновна читала теперь, утирая слезу, что он написал с её слов о сыне, Глухове и Миле.

Палашов зашёл тихо, кротко, как это сделал бы пёс с поджатым хвостом. Его терзал стыд за