всех это происходило по обоюдному согласию, — пожал Василий плечами.

«Глухов связался с пятнадцатилетней девчонкой. Она ему в дочери годится. Это, что ли, он хотел скрыть?»

— У вас с Валей был защищённый половой акт?

Василий засмущался, на что Евгений Фёдорович спросил:

— А что тебя смущает?

— У меня презервативов целый блок с собой. Мне отец купил. Я и остальных парней снабжал, кроме Тимофея. Он с этим вопросом без меня разбирался.

— Понятно. Скажи мне, Мила с Ваней пользовались твоими презервативами?

— Нет.

— Давай сейчас напишем подписку о неразглашении тайны следствия, и я отвезу тебя назад. Отцу тебе придётся рассказать, в какую историю ты попал.

— Что со мной будет?

— Повестка в суд. Может быть, вызов на ещё один допрос. Ты соучастник и свидетель. Будешь нести ответственность по закону.

Ответ был короток. Но разве можно точно сказать, не имея на руках больше ни одного свидетельства?

— Кстати, если что ещё вспомнишь важное, можешь мне позвонить. Вот телефон, — Палашов передал ему визитку, которую вытащил из папки. — Звонить, правда, придётся по междугородке, если ты будешь в Москве. Может, и не стоит уже тащиться в Москву?

— А я ведь говорил им, чтобы они остановились.

— Когда прочтёшь протокол, увидишь, там это есть.

Палашов посадил Василия за стол, положил чистый лист бумаги и ручку, и тот написал подписку под диктовку. После они записали три адреса: Василий знал, где проживают Певунов и Рысев, и Валя Белова.

— Теперь прочти и подпиши вот это, — следователь положил перед ним пять листов протокола допроса. — Отнесись к этому серьёзно и с полной ответственностью. Я пока выйду, покурю. Ты не куришь, нет?

Парень отрицательно помотал головой. Затем взял первый лист и начал читать. Палашов вышел на улицу. Время шло, а дел было ещё много. Он взял сигареты в бардачке автомобиля. Закурил. Наконец-то! Теперь бы поесть. Свежий, всё ещё утренний, воздух приятно бодрил. На лугу смирно паслись животные. Было уже десять часов утра. Солнышко припекало, когда не пряталось за облаком. Евгений Фёдорович поглядел на дом. Со второго этажа из окна на него опять смотрела Мила. Он остановил взгляд на ней. Опять он не отводил глаз очень долго, но на этот раз она первая отвернулась и отошла вглубь комнаты. Его терзали противоречивые непозволительные чувства к ней, страшно было признаться даже самому себе. Он мог только обозначить, что она влечёт его и завораживает, что рука его чешется подняться, но нет точного представления для чего: для того чтобы обрушиться яростно на её мягкое место или для того чтобы жалостливо и нежно опуститься на светлую голову.

«Что она собиралась делать в этом чёртовом сарае? Свечку бы им всем держала, что ли? Стой! Стой! Может быть, она ушла бы? А вдруг Глухов и её подмял бы? Он ведь сразу понял, что ей пары нет. Гадость какая!» Чувства рвались наружу. У него за спиной были годы тренировок, но на этот раз он ни в чём не был уверен. Внешне спокойно он докурил сигарету и вернулся в дом, бросив окурок в помойное ведро, стоявшее под раковиной.

Василий всё читал, очень внимательно читал. Палашов сел на прежнее место и терпеливо ждал, поглядывая на парня. Наконец, тот закончил и поднял глаза.

— Вы ничего не написали здесь про женитьбу на Вале.

— Какую женитьбу? Ты решил жениться на Вале Беловой? Что ж, может, у вас всё хорошо сложится в дальнейшем. Семейная жизнь поглотит вас и отнимет всякое желание участвовать в безрассудствах. Ну, подписываешь?

— Да. Вроде, всё соответствует нашей беседе.

— Хорошо. Тогда на каждой странице внизу поставь подпись. И в конце тоже.

Когда они разделались со всеми формальностями, следователь попросил Василия подождать его в машине. И когда паренёк вышел, поднялся по лестнице на второй этаж. Теперь он прекрасно знал, что никакой опасности для него наверху нет. По крайней мере, опасности физической расправы. На всякий случай он постучал:

— Мила, я вхожу.

Она сидела за мольбертом к нему лицом. Подняла на него глаза и некоторое время молчала, пытаясь понять его настроение.

— Теперь вы всё знаете?

— Нет. Я не знаю твоей версии.

— Но вы меня презираете, да?

— Нет. Но я бы выдрал тебя хорошенько, будь у меня на это право.

Она опустила в смущении и недоумении ресницы.

— Меня ещё никто никогда не драл. И даже не говорил об этом.

— Оно и видно, — он улыбнулся. — Меня-то драли и не один раз. У меня мама была не педагог и папа совсем не предприниматель. Мы закончили. Я повёз его. Сумки с продуктами будут на терраске. А ты пока можешь жить нормальной жизнью в своём доме.

— Если бы…

X Москва. Ноябрь 1996 года.

На первый взгляд — обычная школьная переменка. Детвора шумит, толкается в коридоре. И Вася Леонов, белобрысый, самый маленький мальчик в классе, ещё не знал, что запомнит этот день навсегда. Его класс, восьмой «А», отправился на урок физкультуры. Ребята весело неслись по лестнице вниз, словно разноцветные шары скатываются на первый этаж. Школьную форму в те годы отменили, и ученики одевались, кто во что горазд. Раздевалки таились в подвале, вход в них выныривал из-под лестницы рядом со входом в физкультурный зал. Школьные эти раздевалки, освещённые мрачноватым жёлтым светом, знавали немало тайн и секретов. Они больше других помещений располагали к откровениям в духе: «Темнота — друг молодёжи, если оба без одёжи». Девочки и мальчики расходились по разным комнатам и тщательно перемывали косточки друг другу, а заодно и учителям. Но надо было успеть за одну короткую перемену и переодеться, и посплетничать, и подняться на урок в зал. Поэтому ребята неслись, один за другим обгоняя и оттесняя Васю к стене. Димка Волин, здоровенный пацан с приспущенными на бёдра широченными штанами и лысой крупной головой, испещрённой шрамами, пробегая одним из первых мимо Васи, взъерошил его светло-русые волосы. Остальные мальчишки тут же последовали его примеру. Вот так часто бывает: пусть не самый умный, но если крупный и сильный, и