Схватившись за канат, я, быстро перебирая руками и помогая себе ногами, спустилась вниз и, как оказалось, очень вовремя: отдавая последние распоряжения, капитан собирался сойти на берег… один.

Во избежание нежелательных споров, он повернулся ко мне спиной, делая вид, что целиком поглощен разговором со вторым помощником, подавшим ему более подходящие для нынешних погодных условий теплый плащ и шляпу.

Вот так, видимо, полагая, что делает это незаметно, он постепенно спустился по сходням вниз и направился к наемной карете, ожидающей пассажиров возле пристани.

Успевшая неплохо изучить характер капитана, я была уверена, что он не вытерпит и обязательно обернется, чтобы проверить мою реакцию. Поэтому не стала ничего предпринимать до тех пор, пока он, убедившись, что я по-прежнему на борту и занята созерцанием процесса сворачивания парусов, не дал приказа вознице двигаться вперед.

Но стоило ему только отъехать на приличное расстояние, как я оживилась. Взмахом руки отметая все попытки помощника убедить меня остаться на корабле и дав знак Нино, чтобы был готов к сопровождению, я лишь на минутку забежала в каюту за оружием и тут же вернулась назад, с головы до пят закутанная в длинную накидку, позаимствованную из гардероба капитана.

О нет, я и не думала следить за Патрисом, тем более что мне и так было известно о его встрече с братом и старпомом в фамильном доме де Ламмеров в Париже, вновь перешедшем во владение старшего де Сежена после того, как в принудительном порядке оттуда была выдворена его мачеха, мать Ренарда. Они не виделись более двух месяцев, и им наверняка было что обсудить после приватной встречи с месье Кольбером. У меня были совершенно иные планы, в которые я никого не собиралась посвящать. И даже мой верный телохранитель ни о чем не догадывался до тех пор, пока я наметанным глазом не определила в многоликой толпе того, кто мне нужен, и не набросилась на него, как голодный кот на мышь.

– Попался! – схватив за грязную руку парнишку лет одиннадцати, собиравшегося незаметно срезать увесистый кошель с пояса какого-то важного господина, прогуливающегося под руку со своей дамой, я, несмотря на яростное сопротивление, потянула его в сторону: – Подожди! Да не дергайся ты так… – Я автоматически перешла на жаргон. – Никто не собирается сдавать тебя легавым!

Удивительно, но это сработало. Мальчишка прекратил вырываться и с любопытством на чумазой физиономии уставился на меня:

– Ты кто?

– Не волнуйся, я не причиню тебе зла. Я лишь хочу, чтобы ты проводил меня к своим, понимаешь?

– Вот еще! – подражая взрослым, он смачно сплюнул мне под ноги. – Да иди ты…

Бранные слова застряли в горле от звонкой затрещины, полученной от начавшего терять терпение Нино:

– Заглохни и делай то, что велят!

– А ну-ка, кто это такой смелый, рискнувший тронуть моего мальца?

Поглощенные разговором, мы и не заметили, как оказались в окружении людей самой отталкивающей наружности, какую себе только можно было представить. Некоторые держали в руках палки, готовые в любой момент пустить их в ход. Почувствовав поддержку, мальчонка рванулся было к ним, но я мертвой хваткой продолжила удерживать его на месте, окидывая внимательным взглядом выступившего вперед «старшего».

– Как тебя зовут? – вопреки ожиданиям, в моем голосе не было ни грамма страха, и это вызвало у него невольное уважение, отразившееся на заросшей грязью роже.

– Жак Живодер, сопляк. А вот кто ты такой будешь и чего тебе понадобилось от нас?

Сопляк?!

– Тратить время на мелочь вроде тебя, Живодер, мне не с руки. Отведи нас к главарю, и клянусь, что позволю тебе еще немного пожить на белом свете, – небрежно откинув в сторону край накидки, я демонстративно положила руку на эфес шпаги, готовая вырвать ее из ножен в любую минуту.

– Ого! Да ты смельчак, сударь! Со шпагой против десятка дубинок… вот это я понимаю! Герой! Ну что ж, ребята, уважим самоубийцу? – он картинно обернулся к толпе, и та довольно загоготала в ответ. Бродяг забавлял глупец, так безрассудно рискующий собственной головой.

Не прошло и четверти часа, как мы очутились на пустыре за городом, где из-за одного из валунов показался человек, смутно показавшийся мне знакомым.

– Роза?! Разрази меня гром, вот так встреча!

Вскинув голову, я, не веря собственным глазам, уставилась на не менее удивленного моим появлением Франко Калабрийца, того самого, кто одним из первых присягнул мне на верность перед тем, как появился де Кресси с приказом изловить и повесить короля бандитов.

– Франко! Не могу поверить! Каким ветром тебя занесло в Марсель, чертяка? Почему ты здесь, а не в Париже?

А он, прежде чем ответить, оглядел собравшихся, с любопытством наблюдающих за нашей встречей, и неожиданно грозно рявкнул:

– Ну что уставились, олухи? На колени перед королевой Розой! – и сам первым подал им пример.

Дрожь пробежала по всему телу, когда все как один вокруг нас опустились вниз, всем своим видом выказывая покорность и готовность служить.

Моя собственная армия… разве не об этом я мечтала? И пусть она пока совсем маленькая. Дайте мне только срок, и она разрастется до таких размеров, рядом с которой военная мощь французского короля покажется жалкой горсточкой новобранцев. Чего уже говорить о силах генерала Айвана?

* * *

Патрис в раздражении опустил занавеску, за которой исчез проплывающий мимо ландшафт, за возможность еще раз увидеть который еще совсем недавно он готов был продать душу дьяволу.

Нужно было быть последним глупцом, чтобы надеяться на то, что сумасбродная девчонка останется на корабле и не попытается и в этот раз поступить по-своему. Сильному духу воина было слишком тесно в хрупкой и женственной оболочке, в которой он вынужден был обитать, и он всеми силами искал способы вырваться наружу. И как бы больно ни было это признавать, несмотря на все свои чувства, Патрис никогда не сможет стать ровней этой юной и такой еще невинной девочке. И дело было вовсе не в ее высокородном происхождении… Разве можно подчинить себе ветер? Или успокоить беснующееся море во время шторма? А огонь… Кто устоит перед несущимся вперед и разрушающем все на своем пути пожаре?

Шанталь была подобно стихие, дикой и необузданной, и любые попытки подчинить ее своей воле заведомо обречены на провал. Она просто сметет любое препятствие со своего пути и продолжит движение в том направлении, которое изберет сама.

Что же в таком случае остается делать Патрису со всей его любовью, которая, как он чувствовал, Шанталь была не нужна? Уйти из ее жизни и больше никогда не встречаться? При одной только мысли, что лишится возможности видеть любимое лицо, слышать ставший таким родным звонкий смех и хоть изредка прикасаться поцелуем к нежным и трепетным в минуты страсти губам…

Нет, лучше смерть! Что бы ни случилось, он никогда не сможет оставить ее, потому что это означало бы лишиться всего самого дорогого, что у него было, – жизни!