Он натянуто рассмеялся, но тут же закашлялся, и Франческапоглядела на него с сочувствием. Она уже все поняла.

— Она позвонила вам, чтобы сказать, что выходитзамуж, — подсказала она, и Чарли вздрогнул.

— Вы просто провидица! — Он печально улыбнулся, иоба негромко рассмеялись.

— Догадаться было нетрудно. Дело в том, что нескольколет назад в моем доме тоже раздался такой звонок, — ответила Франческа, иее лицо словно померкло.

— Это… это был ваш муж?

Она кивнула:

— Да. И моя история, в общем-то, напоминает вашу, хотясо стороны она выглядит гораздо более…

Драматичной. У моего мужа был роман, о котором изо дня вдень рассказывали по телевидению и писали в газетах. Муж был спортивнымкомментатором по зимним видам спорта на двух последних зимних Олимпиадах. Наодной из них он завел интрижку с молоденькой девушкой — чемпионкой Франции погорным лыжам. Об их романе скоро стало известно многим, и очень скоро о нихстали повсюду говорить с явным одобрением. Никого не волновало, что Пьер ужеженат и что у него есть дочь. Мари-Лиз — прелестная маленькая штучка, откоторой сходят с ума мужчины, а Пьер… С тех пор как он выиграл бронзовуюолимпийскую медаль в скоростном спуске, он стал чем-то вроде национальногогероя. Представляете, что сделали из этого газеты? Национальный герой ивсеобщая любимица Мари-Лиз… Тогда ей было восемнадцать, а ему — тридцать три.Они с удовольствием позировали вместе для телевидения и для журнальных обложек.«Пари-матч» посвятил им целый разворот. Они даже интервью давали вместе, ноПьер продолжал повторять мне, что все это не имеет значения и что он делает этотолько ради рекламы горнолыжного спорта и для того, чтобы создать для нашейкоманды хорошее паблисити. И ведь я, дурочка, ему верила, верила всему, что онмне рассказывал! Я начала прозревать, только когда Мари-Лиз забеременела, ведьподобные «издержки», как вы знаете, иногда случаются. Телевидение устроило изэтого настоящую рекламную кампанию, только уж не знаю, кого или что онирекламировали…

Каждый день к нам домой приносили полные мешки подарков —люди со всех концов Франции присылали детскую одежду, которую они сшили илисвязали сами, а я не знала, что мне со всем этим делать. Пьер продолжалутверждать, что любит меня и что он обожает дочь… Он действительно былпрекрасным отцом, и я осталась с ним.

— И плавали целыми днями, — тихо сказал Чарли.

— Кто вам сказал? — удивилась Франческа. Чарливиновато улыбнулся ей. — Ах да, Моник… — догадалась она.

— Моник, — согласился Чарли и поспешно добавил:

— Собственно говоря, кроме этого, я больше ничего незнаю. Ваша дочь умеет хранить секреты.

Он не хотел, чтобы из-за него у девочки были неприятности,но Франческа только пожала плечами.

— В общем, я не ушла от него, и, наверное, зря.

Об их великой любви трубили газеты, их лица то и делопоявлялись на обложках и на экранах телевизоров. Как же — живая легендафранцузского спорта и наша юная олимпийская чемпионка! Одни заголовки чегостоили… — Франческа фыркнула. — Потом — еще новость: у Мари-Лиз будетдвойня!

Детские вещи посыпались на меня лавиной, так что Моник,бедняжка, даже решила, что ребенок будет у меня. Попробуйте-ка объяснитьподобную ситуацию пятилетнему ребенку! Что до Пьера, то он наконец-то пересталговорить, что любит меня;

Теперь он утверждал, что я — старомодная истеричка, коснаяамериканка и что я не понимаю самых простых вещей. Он пытался убедить меня, чтово Франции подобное в порядке вещей… Что ж, возможно, это и так, но мне было отэтого не легче. Я просто не хотела с этим мириться. Больше того, все это якогда-то уже проходила: мой отец был итальянцем, и в свое время — мне тогдабыло шесть — нечто подобное случилось и с моей матерью. Уже тогда я получиламощный заряд отрицательных эмоций, которого хватило бы мне на всю жизнь, но то,что происходило между мной и Пьером, было стократ хуже.

Она говорила об этих ужасных вещах спокойно, чуть ли не сюмором, но Чарли легко мог себе представить, в каком аду жила Франческа. Ее мужне просто изменял ей — он проделывал это на глазах у целой армии репортеров,перед объективами десятков телекамер, и Франческа не могла не видеть этого,разве только если бы она закрыла глаза и заткнула уши. По сравнению с тем, каквел себя Пьер Виронэ, внезапный уход Кэрол мог показаться детской шалостью.Даже Чарли вынужден был признать это.

— В конце концов дети родились, — продолжалаФранческа. — Это были мальчик и девочка, крепенькие и румяные, очень милыеи красивые — в своих родителей. Вся Франция влюбилась в них с первого дня. Двенедели я стойко переносила эту всеобщую истерию чадолюбия, но потом невыдержала. Я собрала наши с Моник вещи, закинула их в мой маленький «Додж», аПьеру сказала, что, когда ему захочется известить меня о дальнейших переменах вего жизни, он сможет найти меня в Нью-Йорке, у моей матери.

Мы вылетели из Бурже первым же рейсом и через несколькочасов были уже в Нью-Йорке. Но и дома мне пришлось несладко. Моя мать едва несвела меня с ума — она поливала Пьера грязью и осыпала его оскорблениями дажепри девочке.

Я не виню маму — ее собственный развод дался ей слишкомтяжело, но и оставаться с ней я тоже не могла.

На развод я подала в первый же день, и французская прессатут же окрестила меня «жалкой пуританкой», но мне было уже все равно. Примерногод назад нас наконец-то развели, а буквально через месяц, в канун прошлогоРождества, Пьер и Мари-Лиз мне позвонили. Так же, как и ваша Кэрол, онизахотели поделиться со мной «хорошими» новостями. Они только что поженились,причем для этого они отправились не куда-нибудь, а в Корчевелло. В журнале явидела снимки: они стоят на лыжах в окружении друзей, а дети сидят у них заспинами в рюкзаках. До сих пор не понимаю, с чего они решили, что я должнарадоваться вместе с ними?.. Сейчас Мари-Лиз снова беременна — Моник вычитала вкакой-то газете, что она хочет родить еще одного ребенка, прежде чем начнетсерьезную подготовку к следующей Олимпиаде. Чудесно, не правда ли?

Франческа умолкла и покачала головой.

— Чего я не понимаю, Чарли, — сказала она, —так это того, зачем он столько возился со мной?

Зачем ухаживал, уговаривал выйти за него замуж?

Пьеру надо было подождать всего ничего, каких-нибудь пятьлет, и тогда бы он сразу мог жениться на этой своей «королеве альпийскихтрасс». Ведь меня французское телевидение почти не снимало — с самого начала ябыла для них слишком американкой, то есть заносчивой, скучной занудой.

В голосе Франчески все еще звучали горечь и боль, но Чарли,внимательно слушавший ее, ни сколько не был этим удивлен. Горе ее было велико,и велико было пережитое унижение, а тут еще история отца Франчески, которая немогла не оставить в ее душе самого глубокого следа. Как-то еще вся эта историяскажется на Моник, которая, возможно, и сама была обречена на неудачу в браке,поскольку ее мать и ее бабушка потерпели на этом поприще сокрушительное,незаслуженное поражение. Правда, в наследственных неудачников Чарли никогда неверил, но события, подобные тем, что произошли с Франческой и ее матерью,серьезно влияли на людские судьбы, формируя некий семейный стереотип, вырватьсяза рамки которого могла только очень сильная личность. Впрочем, ему почему-токазалось, что Моник это будет по плечу.