но в отношении к ним неизменно сквозила немалая издевка. Дети звали ее «жапа»: в Сан-Паулу была большая японская община, и ее часто принимали за бразильянку с японскими корнями — на расовой лестнице эта группа стояла выше темнокожих. Инь Джиок знала, что была и четвертая раса, где-то далеко внизу, хотя с ней она практически не контактировала, — бразильские аборигены, о которых отзывались так, будто они были не вполне людьми. Многое здесь было ей в новинку. В Бразилии имелся только один язык — португальский, и пришел он из Европы, а не из Бразилии. Белые колонизаторы привезли его с собой, и он фактически уничтожил все местные языки. Это, конечно, очень сильно отличалось от Индонезии, где в ходу была безумная мешанина туземных языков, фактически вытеснивших голландский еще до ее рождения. И религия тут была только одна — христианство. Ее тоже привезли с собой колонизаторы, а местные бразильские религиозные традиции соблюдались только в далеких джунглях, где-то там, где ей, как она прекрасно знала, не придется побывать. Все это было совершенно не похоже на Индонезию, где сосуществовало пять или шесть религий — смотря как считать.

Для Инь Джиок было очевидно, чего ждет от нее семья. Она должна упорно учиться, продвинуться вверх — в те слои общества, где господствуют белые, и усвоить их образ действий. Она была девочкой умненькой, и все у нее получалось.

До своего приезда в 1962 г. семья Тан не понимала, что Бразилия переживает политический кризис. По крайней мере, именно так это виделось Соединенным Штатам. Крупнейшая страна Латинской Америки, далеко опережавшая остальные, долгое время главная союзница Вашингтона в этом регионе, Бразилия, казалось, начала сходить с орбиты влияния США. Это беспокоило не только американцев, но и бразильскую элиту. В отличие от Индонезии, пребывавшим здесь вашингтонским официальным лицам не нужно было приспосабливаться к местной культуре, совершенно не похожей на их собственную, чтобы посеять семена антикоммунистического движения. В Бразилии они могли с удобством работать с консервативными политическими силами, исторически сформировавшимися непосредственно на местной почве.

Португальцы прибыли в эту часть Южной Америки около 1500 г. и, как многие другие территории колониального мира, назвали ее по одному из первых товаров сырьевого экспорта — бразильскому дереву, или pau brazil{238}. Этот громадный кусок Южной Америки, площадью вдвое больше Европейского союза, формально оказался в руках португальцев по Тордесильясскому договору 1494 г. — или, точнее, после того, как тогдашний папа римский произвольным образом провел линию по очень плохо составленной карте, поделив Новый Свет между Испанией и Португалией. Аборигенное население территорий, угодивших под власть Португалии, сильно отличалось своим образом жизни от обитателей современных Мексики или Перу. Вместо большой империи с центральной властью, как у ацтеков или инков, здесь были мелкие, более самодостаточные группы. В самые первые годы своего правления европейцы заключали вынужденные союзы с этими племенами, вступая в смешанные браки, выигрывая и проигрывая сражения, формируя новые альянсы и попадая в плен, откуда бежали, чтобы затем послать в Европу (по большей части соответствующие действительности, хотя и преувеличенные) сообщения о каннибализме. Самый знаменитый европеец, поделившийся подобным опытом, выжил потому только, что плакал и умолял сохранить ему жизнь, убедив местных жителей, что он слишком слаб и ничтожен и просто не заслуживает того, чтобы быть съеденным. Он стал автором бестселлера{239}. К тому времени, когда европейцы подчинили себе местное население, они пришли к выводу, что бразильские аборигены, умиравшие от болезней и жестокого обращения, не способны обеспечить потребность в бесплатной рабочей силе, чтобы добывать природные ресурсы для экспорта.

Поэтому Бразилия импортировала почти 5 млн человек из Африки, намного больше, чем Соединенные Штаты, — почти половину всех рабов, привезенных на оба американских континента. Как и в США, рабство в Бразилии было невообразимо жестоким. Помимо плети, палок и железных ошейников с шипами, препятствовавших побегам, рабовладельцы надевали на рабов железные маски, чтобы те не могли совершить самоубийство, набивая себе рот землей{240}.

Когда дело дошло до обретения независимости от Европы, большинство остальных стран Латинской Америки прогнали Испанию в ходе жестоких революций в начале XIX в. Однако в Бразилии обосновалась португальская правящая династия, бежавшая от вторгшихся войск Наполеона и поселившаяся в 1808 г. в Рио-де-Жанейро, перенеся в колонии столицу всей империи. Тысячи европейцев делали все возможное, чтобы устроиться при королевском дворе в Рио, и создали местную монархию, правившую до 1889 г. и сохраняющую определенное (неофициальное) влияние по сей день.

Вскоре после освобождения из пут рабства бразильцев африканского происхождения, состоявшегося в 1888 г., самая большая страна Южной Америки приступила к осуществлению политики неприкрытого branqueamento, или «расового отбеливания». Замысел состоял в том, чтобы привлечь белых иммигрантов и вытеснить африканскую кровь из населения посредством управляемого процесса «смешения рас». Только что освобожденных рабов намеренно держали в нищете, вместо того чтобы честно платить им за работу в рамках новой системы. Вследствие этой политики в Сан-Паулу и оказались японцы, одноклассники Инь Джиок. Бразильцы считали японцев, в которых видели «азиатских белых», наиболее желанными иммигрантами из Азии{241}. Такого рода расизм практиковался в открытую и повсеместно; организации сферы культуры выпускали плакаты, призванные показать, что у японца и бразильянки будет «белое» потомство{242}.

Бразилия, отличавшаяся от соседних стран консервативным мировоззрением, была сильнее ориентирована на Вашингтон, чем испаноговорящая Латинская Америка. С падения монархии до середины XX в. Бразилия наслаждалась «особыми отношениями» с Вашингтоном и часто выступала в роли посредника между США и испаноязычными государствами Латинской Америки. В 1940 г. Бразилия первой из латиноамериканских стран подписала с военными чинами США в Вашингтоне соглашение о военном сотрудничестве. Госдепартамент рассматривал Бразилию в качестве «ключа к Южной Америке» вследствие ее размера и обилия полезных ископаемых. В 1949 г. была создана Высшая военная школа (Escola Superior de Guerra) по образцу Национального военного колледжа США, где проходили обучение некоторые бразильцы{243}. За пределами военной сферы эти особые отношения начали разваливаться в начале холодной войны. Президент Эурику Гаспар Дутра (в должности с 1946 по 1951 г.) сделал все возможное, чтобы присоединиться к антисоветской кампании Вашингтона, включая разрыв отношений с Москвой и запрет Бразильской коммунистической партии (БКП), самой мощной компартии в Латинской Америке{244}. В то же время президент Дутра видел в Соединенных Штатах препятствие на пути экономического развития Бразилии. США, единственный имевшийся источник капитала для удовлетворения огромных потребностей Бразилии в инвестициях после Второй мировой войны, отказались предоставить займы, о которых просило правительство Дутры, к немалому удивлению союзника США военного времени. Две страны схлестнулись и из-за цены на кофе, чрезвычайно важного экспортного товара Бразилии. Однако источником самых серьезных трений между двумя крупнейшими странами Западного полушария стал вопрос об участии американских корпораций в нефтяной отрасли. Бразильские законодатели хотели создать благоприятный режим для местных нефтяных компаний, а Вашингтон требовал