class="p1">Первую веху я вбил в двадцати метрах от шлюза, едва забрезжил рассвет. Было холодно, пришлось надеть неоднократно испытанный штормовой костюм. Но утренний холод вскоре сменился нестерпимым зноем, и пот начал заливать глаза. Повязав бандану, я упорно продолжал работу. Ужасно хотелось сбросить штормовку, но во избежание солнечных ожогов этого нельзя было делать. Солнце пекло нещадно. Я весь истекал потом и поминутно пил воду. Тут моя коляска сослужила еще одну службу. Как все же хорошо, что я ее в свое время не выбросил. Вместе с кольями и тяжелым молотком я погрузил в нее пятилитровую пластиковую баклажку, наполненную по самое горлышко холодной газированной водой. Баклажку я предусмотрительно обшил толстым слоем войлока и обильно смочил, чтобы вода в ней оставалась холодной дольше обычного.

Несмотря на палящую жару, работа продвигалась успешно. Для дороги я выбирал участки, по возможности ровные и без камней.

Солнце еще не достигло верхней кульминации, а за мной на фоне ярко-зеленой травы уже четко просматривался протяженный след из оранжевых флажков, извивающийся среди небольших холмиков и выбеленных экваториальным солнцем валунов.

Я в очередной раз прервал работу, чтобы передохнуть, чего-нибудь пожевать и утолить жажду. Выпив солидную порцию воды и проглотив последний запас съестного, я забрался под коляску, ибо поблизости не было никакой другой тени. Мои часы показывали без четверти четыре утра. Я про себя констатировал, что Новый год в Елизарово наступил почти четыре часа тому назад, и я его встретил здесь, в работе. В нашей семье бытовало поверье, что как встретишь новый год, так его и проведешь. Получалось, что весь будущий год мне предстоит провести в работе. Для кого как, а для меня это неплохо. Все это время я работал с энтузиазмом, отвлекаясь лишь на то, чтобы попить. От жары есть не хотелось совсем.

Только сейчас я понял, что такое работать в экваториальную жару. Воздух был прогрет не меньше, чем до сорока — сорока пяти градусов. Смертельная усталость внезапно сморила меня. Несмотря на ужасающий зной и прочий дискомфорт, меня стал одолевать сон. Но я не хотел засыпать здесь, в незащищенном месте, опасаясь змей, хищников и неизвестности вообще.

Мучительно преодолевая желание лежать, я вылез из тени, выпил с поллитра воды и, оставив на произвол судьбы коляску с кольями, увенчанными оранжевыми вымпелами, двинулся в обратном направлении, прихватив с собой оружие и баклажку с остатками воды. Идти по вехам было намного легче, чем просто брести по пояс в траве. Ведь провешивая дорогу, я обходил крупные камни и рытвины, а также увесистые сучья, принесенные из леса на открытую местность бурями и ураганами, по-видимому, весьма нередкими в этой местности. Кроме того, мне удалось немного расчистить дорогу, оттаскивая в сторону камни и сучья поменьше.

С трудом переставляя ноги, я шел, гордый тем, что успел сделать для освоения здешнего мира. В самом деле, результат сегодняшней работы был налицо. Ранее, еще до посещения пляжа Марией Юрьевной, я многое сделал по обустройству лагеря и попутно измерил продолжительность местных суток. Неподалеку от своей стоянки расчистил ровную горизонтальную площадку, воткнул в ее центре вертикальный двухметровый кол и вознамерился через каждые десять или пятнадцать минут отмечать колышками положение конца отбрасываемой им тени. Но вскоре до меня дошло, что это будет неоправданно часто и существенно отвлечет меня от работы по обустройству лагеря. Поэтому я делал отметки с интервалами около часа и фиксировал по своим кварцевым часам соответствующее время, занося результаты в память наладонного компьютера. Погода в тот день стояла ясная, и к местному вечеру я построил траекторию движения конца тени, проведя через полученные отметки кривую линию. Она представляла собой дугу, сильно вытянутую с запада на восток. Таким образом, точка на этой кривой, ближайшая к колу, соответствовала местному астрономическому полудню. Она отстояла от его основания не более чем на ладонь, а это значило, что я нахожусь где-то вблизи экватора. В течение следующего местного дня я фиксировал время прохождения тени через те же метки. Разность последнего и предыдущего значений времени, когда конец тени совпадал с определенной отметкой, давала продолжительность местных суток. По моим подсчетам, в среднем она составила тридцать пять часов и пятьдесят семь минут.

Этот результат меня ошеломил. Когда-то я вычитал в научно-популярной литературе, что человек, изолированный от внешней среды и не получающий никакой информации о ходе времени, вскоре начинает жить по тридцатишестичасовому циклу. Причем, с двадцатичетырехчасового цикла на тридцатишестичасовой организм перестраивается в течение всего одной недели. Уж не с этой ли планеты пришли на Землю наши предки?

Жара стала нестерпимой. Я чувствовал, что вот-вот рухну на землю от солнечного удара. Сердце ухало, как пневматический молот. В висках пульсировала закипающая кровь, а мозг, казалось, был в полужидком состоянии. Сил у меня почти не осталось. Как видно, сказывался возраст, которого я до недавнего времени почти не ощущал. А нужно было еще как-то дойти до шлюза. Мысль о том, что когда я до него доберусь, то смогу выйти во двор и сколько угодно дышать морозным воздухом, придала мне бодрости. Я с жадностью выпил солидную порцию воды, а ее остатками смочил бандану и капюшон штормовки. Мокрую бандану я повязал вокруг шеи — охладить сонные артерии, а капюшон накинул на голову. Идти стало чуточку легче, но пот из меня лил ручьем. Вся одежда намокла и отяжелела. Адский зной замедлял мое мышление, сковывал движения, высасывал из меня остатки энергии.

У входа в шлюз я был близок к обмороку. Кое-как взобравшись по стремянке, я отчаянно напряг последние силы, втащил ее вовнутрь и поспешил в свой подвал. Из открывшегося проема на меня хлынула вожделенная прохлада, и я с наслаждением окунулся в нее, жадно хватая холодный воздух. Не мешкая ни минуты, я переоделся в сухую одежду и вышел во двор, обильно заваленный снегом. Я наслаждался морозным воздухом, глотал, просто пил его. Хотелось раздеться и вываляться в сугробе, как это делают сибиряки в лютый мороз, напарившись у себя в бане. Экваториальная жара проникла в мое тело настолько глубоко, что я никак не мог охладиться. Она продолжала жечь меня изнутри, несмотря на двадцатиградусный мороз на улице.

Ко двору, что через дорогу напротив, тихо подкатило такси. Спустя минуту — второе. Из калитки, пошатываясь и громко галдя, вышла подвыпившая компания и направилась к машинам. Кто-то попытался затянуть песню, но его не поддержали, и он замолк. Усталые хозяева провожали захмелевших гостей. Завязался было громкий спор: куда кому садиться. Оживленно поспорив с