Это был один из тех незабываемых вечеров, когда каждое словоказалось откровением и обнаруживало полнейшее сходство симпатий, взглядов ивкусов. Оказывается, оба всю жизнь любили собак и не терпели кошек. Ненавиделиустрицы и обожали копченого лосося. Предпочитали Грету Гарбо и несимпатизировали Кэтрин Хэпберн. Им не нравились располневшие женщины, и онивосхищались черными, как смоль, волосами. Их раздражали покрытые ярко-краснымлаком ногти. Они не выносили резких голосов, шумных ресторанов и негров.Медлительно-неуклюжие автобусы устраивали их больше, нежели душный, тесныйметрополитен. Столько общего! Им это казалось почти невероятным.

Однажды у Антуана, открывая сумочку, Джейн нечаянно выронилаписьмо от Нормана Гэйля. Слегка покраснев, она подняла конверт, но на нее тутже налетела Глэдис.

— Кто твой дружок, дорогая? Ну, ну, рассказывай! Я же знаю,что это письмо не от богатого дядюшки. Не вчера же я появилась на свет. Кто он,Джейн?

— Да так... Мы познакомились в Ле Пине. Он дантист.

— А-а, дантист, — разочарованно протянула Глэдис и почти сотвращением предположила: — У него, должно быть, чрезвычайно белые зубы, и онулыбается во весь рот.

Джейн вынуждена была признать, что действительно так и есть:

— У него смуглое лицо и очень светлые голубые глаза.

— Каждый может иметь смуглое лицо, — решительно сказалаГлэдис. — Это может быть от загара, а может быть и от взятой у химика бутылочкипрепарата 2/11. Глаза — это еще куда ни шло. Но дантист! Если бы он тебяпоцеловал, тебе бы почудилось, что он сейчас скажет: «Шире рот, пожалуйста».

— Не строй из себя идиотку, Глэдис.

— Не надо быть такой обидчивой, моя дорогая.

— Я вижу, ты уже встал.

Да, да, мистер Генри, иду... Пропади он пропадом, этотГенри! Воображает, будто он бог всемогущий, привык дурацким тоном приказыватьнам, бедным девушкам!

В письме Норман Гэйль приглашал Джейн пообедать вместе всубботу вечером. В субботу, в час ленча Джейн, получив прибавку к жалованью,воспрянула духом и решила позволить себе маленькую расточительность: онаотправилась в Конер-Хауз, чтобы там вкусно позавтракать. Джейн подсела кстолику на четверых, где уже сидели женщина средних лет и молодой человек.

Женщина торопливо доела завтрак, попросила счет, собралабесчисленные кульки и пакеты и удалилась. Во время еды Джейн по привычке читалакнигу.

Переворачивая страницу, она подняла глаза и заметила, чтосидевший напротив молодой человек внимательно смотрит на нее; она смутноприпомнила, что где-то видела его лицо. Перехватив взгляд Джейн, молодойчеловек поклонился ей:

— Простите, мадмуазель, вы не узнаете меня?

Джейн посмотрела на него повнимательнее. У него было совсемюное лицо, более привлекательное, пожалуй, из-за чрезвычайной подвижности, а неиз-за подлинной миловидности.

— Мы не представлены, это верно, — продолжал молодойчеловек, — если не считать убийства и того, что мы оба давали показания уследователя.

— О, конечно, — сказала Джейн. — Какая я глупая! А ведь яподумала, что мне знакомо ваше лицо. Так вы... мсье?..

— Жан Дюпон, — представился молодой человек и презабавнопоклонился. Джейн вдруг припомнилось изречение Глэдис, высказанное, быть может,не столь уж деликатно:

«Если за тобой, милочка, ухаживает кто-то один, навернякатотчас найдется и второй ухажер. Это как закон природы. А иногда их оказываетсядаже сразу трое или четверо».

Джейн всегда вела строгую трудовую жизнь (совсем как вкнижном описании скучающей барышни: «Она была веселой, бодрой девушкой, у неене было друзей среди мужчин и т.д.»). Так вот, Джейн тоже была веселой, бодройдевушкой и у нее не было друзей среди мужчин. А теперь они так и кружили вокругнее.

Сомнений быть не могло: когда Жан Дюпон перегнулся черезстол, лицо его выражало более чем простую вежливость. Ему было чрезвычайноприятно сидеть с Джейн за одним столом. И даже более чем приятно — ему это явнодоставляло наслаждение.

Джейн опасливо подумала: «Он француз. А с французами,говорят, надо держаться настороже».

— А вы все еще в Англии, — неловко заметила Джейн и мысленнообругала себя за нелепую бестактность реплики.

— Да. Отец читал лекции в Эдинбурге, и мы задержались удрузей. Но теперь — завтра — возвращаемся во Францию.

— Понимаю.

— Полиция еще никого не арестовала? — спросил Жан Дюпон.

— В газетах ничего не было. Может, они уже бросили все это.

Жан Дюпон покачал головой:

— Нет, полиция так этого не оставит. Они работают безизлишнего шума... — тут он сделал выразительный жест, — в полнейшей тайне...

— Не надо, — попросила Джейн. — У меня по спине мурашкибегают.

— Да, не очень приятно оказаться вот так... так близко,когда совершается убийство... — сказал Жан и добавил: — А я находился ближе,чем вы. Я был почти рядом. Даже страшно подумать!

— А как по-вашему, кто это сделал? — спросила Джейн. — Я нев состоянии разгадать это...

Жан Дюпон пожал плечами.

— Не я. Уж слишком уродливой она была!

— О, — сказала Джейн с ноткой кокетства, — я полагаю, выскорее убили бы уродливую женщину, чем красивую?

— Вовсе нет. Если женщина красива, она вам нравится, она плоходействует на вас, делает вас подозрительным, вы сходите с ума от ревности.«Хорошо, — говорите вы. — Я убью ее. Это принесет мне удовлетворение, успокоитменя».

— И успокаивает?

— Не знаю, мадмуазель. Не пробовал. — Он засмеялся и покачалголовой: — Но такая уродина, как Жизель? Кого она волнует?

— Это односторонний подход к делу, — сказала Джейн,нахмурившись. — Ведь когда-то она была молодой и красивой.

— Знаю, знаю. — Он вдруг стал серьезным — Это великаятрагедия жизни.

— Кажется, вы слишком много думаете о женщинах и о том, какони выглядят, — пошутила Джейн.

— Разумеется. Возможно, это самая интересная тема дляразмышлений. Вам это кажется странным, потому что вы англичанка. Англичанинпрежде всего думает о своей работе — службе, как, он это называет, — затем оспорте и, наконец (в лучшем случае, наконец), о своей жене. Да, да, так оно иесть. Вот представьте себе: в маленьком отеле в Сирии мы познакомились с однимчеловеком. Это был англичанин, у которого тяжело хворала жена. А сам он в точноназначенный день непременно должен был оказаться где-то в Ираке. Eh bien,представьте себе, он оставил жену и уехал, чтоб «на службу» явиться вовремя. Иоба — и он, и его жена — сочли это совершенно естественным; они даже считали этоделом чести. Но доктор, не англичанин, сказал, что он варвар. Жена, любимое,родное существо, должна быть на первом месте, а работа — то уж менее важно.