– В другой раз, – сказал он мягко.

Улита толкнула его в грудь.

– И ты туда же? Убирайся, светлый! Жалеешь меня, да? Амне плевать на твою жалость! Понимаешь, плевать! Слышал ты это, дохлыймотоциклист? Не лезь в мою личную жизнь!

Это был уже перебор. Ложка соли вместо ложки сахара.

– Личная жизнь – это жизнь личности. А ты развеличность? Ты марионетка мрака! – глядя в пол, отчетливо произнес Эссиорх.

Его слова прозвучали отрывисто и четко. Каждое как пощечина.Улита выпрямилась, посмотрела на Эссиорха побелевшими глазами и выскочила задверь. Лавиной скатились торопливые шаги.

Эссиорх рванулся было следом, но передумал и остановился.

– О небо! Она невыносима! Я только пытался объяснитьей, что никого нельзя заставить стать марионеткой мрака, если он сам того нежелает… – воскликнул он.

– Как-то ты это криво сказал! – заметилаДафна. – Все равно что начинать признание в любви со слов: не в красотесчастье.

Эссиорх удрученно кивнул.

– Я виноват. Я ее верну! – крикнул он.

– Погоди, пусть она остынет. Улита тоже много лишнегонаговорила. Это только железо куют, пока оно горячо, – сказала Даф, неверя, что осмеливается давать советы своему хранителю.

С другой стороны, без совета тут было не обойтись.«Подставка для мотошлема» понимала в женщинах не больше, чем пианист вперетягивании каната.

В это мгновение где-то в квартире зазвонил телефон. Звонилглухо, точно кашлял. Эссиорх стоял и слушал.

– Почему ты не снимаешь трубку? – спросила Дафна.

– Проблема в том, что у меня нет телефона. Хотя,наверное, не следует зацикливаться на мелочах, – задумчиво произнесЭссиорх.

Телефон продолжал надрываться.

* * *

Хранитель открыл дверь кладовки, где старые подрамникисоседствовали с запчастями от мотоцикла и, поискав глазами, выдвинул наружукоробку со всяким барахлом. Перевернул коробку, вытряхнул ее содержимое на пол,и прямо к его ногам подкатилась отрезанная телефонная трубка. Звонивший телефон– старый дисковый аппарат цвета свеклы – валялся в стороне.

Эссиорх хмыкнул, взял трубку и сказал: «Алло!» В трубкечто-то убедительно зажурчало. Эссиорх едва заметно скривился и прочистилраковину уха пальцем, точно пытаясь вытряхнуть из нее лишние звуки.

– Это тебя! – сказал он Мефу.

Меф взял трубку и узнал Ромасюсика. Голос у шоколадногоюноши был не по летам тонкий, а речь лилась необыкновенно свободно. Так свободно,что Мефу казалось, будто она вообще не орошает извилин. Речь сама по себе,мышление само по себе.

– К чему эти фокусы с трубками? – спросил Меф сдосадой.

Ромасюсик торопливо извинился, назвав это данью традиции.Можно, мол, говорить и из воздуха, но его, Ромасюсика, смущает мысль, что этослишком назойливо. Меф, однако, почувствовал, что ходячая шоколадка темнит ипередергивает. Ромасюсик демонстрировал, что они с Прасковьей держат Мефа накоротком поводке и им известен каждый его шаг.

– Я звоню безо всякого пепаса, с одной лишь назойливойвишью, – прощебетал Ромасюсик. – Видишь ли, у нас возник трабл. Еслимы не разрулим его писфулли, начнется териблевый бэтл.

– Говори по-русски! Лень мозги напрягать! –попросил Меф.

– Я не могу по-русски. Вчера мы с Прашей хавали митингс одним инглишменом из Магфорда. Ну выскочка, натурально. В темной магии, мол,ему тесно, не те масштабы, хочет служить глобальному злу, а для начала не прочьжениться на его будущей повелительнице. Так сказать, в целях дальнейшегоулучшения породы генетическая помощь бедным славянским народам…

– Предложение, что ли, заявился делать? –отчего-то напрягся Меф.

– Натурально. Прашу ты знаешь, она у нас девушказамкнутая, малоразговорчивая, так что болтать пришлось в основном мне! Ну да смоей полиглоткой это не проблема! – похвастался Ромасюсик.

– Кто бы сомневался!

– У нас был четырехчасовой орал спик за жизнь. Класснопоболтали. Хлопнули несколько теакапов чая с шугером. Правда, закончилось всемалость кособоко.

– Кособоко?

– Инглишмен перепил теакапов с шугером и попыталсяраспустить ручки. Ну а Праша чуток погорячилась. А по мне так напрасно. Есликакой-то мэн тебе не понравился, еще не значит, что надо с ним такпоступать, – охотно пояснил Ромасюсик.

– Как поступать? – спросил Меф.

От прямого ответа Ромасюсик уклонился.

– Ну как поступила – так поступила. Праша славная,только вспыльчивая. Натурально Ваня зэ Терибл и Петя зэ Грейт в одном фэйсе! Унее черекта слегка оуфул, но в глубине души она очень кайнд.

– Буду иметь в виду. А теперь к делу: чего тызвонишь? – оборвал его Меф.

Щебету шоколадного юноши он не доверял. Тот его элементарнозабалтывал. Чем больше сахара в голосе, тем выше вероятность, что сахар нужен,чтобы припудрить яд.

Ромасюсик ощутил, что Меф теряет терпение, и засуетился.

– Ах да, про трабл! Мы хотели сказать, что нехорошобрать чужое! А еще светлые, пример должны подавать! Ай-ай!

В голосе Ромасюсика возникло нечто особенно пакостное. А тутеще в ухе у Мефа подозрительно захлюпало. Меф готов был поклясться, чтошоколадный юноша высунул язык и облизывает трубку.

– Откуда ты знаешь, что пергамент у нас? – невыдержал Меф.

– О, признался! На скидку надеешься? – умилилсяРомасюсик.

– На какую скидку?

– Ну как? Чистосердечное признание в несовершенныхпреступлениях смягчает вину и увеличивает наказание!

– Кончай чушью булькать! – отрезал Меф. – Ктовам сказал про пергамент?

– Интуиция – лучший друг интеллекта! В Москве не такмного девиц с летающими волосами, крылатых котов и юношей с отколотыми –хи-хи! – мозгами. Ду ю андестэнд, чего я спикаю?

– Не нарывайся, шоколадка! Я спокойно могу расплавитьтебя прямо через телефонную трубку, – спокойно предупредил Меф.

Это было не так, но Ромасюсик испугался.