Он глядит на ковер, окрашенный в бледный розовый цвет, затемвнимательно смотрит в угол, потом снова переводит взгляд на ковер.Удовлетворенно кивает головой, впивается в бутерброд, откусывая огромный кусок,и встает. Когда снова возвращается из кухни, ее ушей достигает слабый войсирены приближающейся машины скорой помощи. Наверное, скорая едет по еговызову.

Пересекая комнату, опускается перед ней на колени, берет заруки. Он хмурится, ощущая холод ее ладоней, и принимается мягко растирать их.Затем говорит:

— Мне жаль. Просто… со мной сейчас происходят всякиенеприятности… эта сука из мотеля.

И замолкает, на мгновение отводит взгляд, затем сновасмотрит на нее. На его лице играет странная удрученная улыбка. «Вы толькопосмотрите, перед кем мне приходится оправдываться, — говорит ей эта улыбка, —До чего же я докатился, о-хо-хо!»

— Ребенок, — шепчет она. — Ребенок.

Он сжимает ее ладони, сдавливает их так сильно, чтостановится больно.

— Да погоди ты со своим ребенком, послушай меня. Онипоявятся через минуту или две. — Да, скорая помощь уже совсем близко, сиренаоглашает воем темные окрестности, словно взбесившаяся гончая. — Ты спускаласьпо лестнице и поскользнулась на ступеньке. Ты упала. Понимаешь?

Она смотрит на него, не произнося ни слова. Боль внутризатихает, и когда он снова сдавливает ее ладони, — крепче, чем раньше, —чувствует сильную боль и вскрикивает.

— Ты меня понимаешь?

Рози глядит в его мрачные пустые глаза и кивает головой.Вокруг нее поднимается невыразительный запах соленой морской воды и меди.Теперь ей не кажется, что она в ванне, наполненной кровавым соусом, — теперьощущение, будто сидит в луже смешанных химических растворов.

— Вот и славно, — произносит он, — Ты же знаешь, чтослучится, если сболтнешь лишнее?

Она кивает.

— Тогда скажи. Будет хорошо, если ты сама произнесешь этовслух. Так надежнее.

— Ты меня убьешь.

Он с довольным видом кивает. Выглядит, как учитель,получивший вразумительный ответ на сложную математическую задачу от слабогоученика.

— Молодец. Ты все правильно понимаешь. И не забывай, ярастяну удовольствие. Прежде чем закончу то, что случилось сегодня вечером. Иэто покажется тебе сущим пустяком, вроде царапины на пальце.

Снаружи алый свет пульсирует на подъездной дорожке к дому.

Норман сует в рот последний кусок бутерброда и медленноподнимается с колен. Он пойдет к двери, чтобы впустить санитаров — озабоченныймуж, беременная жена которого упала с лестницы. Ужасный несчастный случай. Нопрежде, чем он успевает удалиться, она хватает его за рукав рубашки. Он смотритна нее сверху вниз.

— Но почему? — шепчет она. — При чем тут ребенок, Норман?

На мгновение она замечает на его лице выражение, которое несразу улавливает, — оно смахивает на страх. Но с чего бы ему вдруг бояться ее?Или ребенка?

— Произошел несчастный случай, — повторяет он. — Ничегобольше, всего лишь несчастный случай. Так получилось. Я здесь ни при чем. И втвоих же интересах, чтобы все так и выглядело, когда они будут расспрашиватьтебя. Да поможет тебе Бог.

«Да поможет мне Бог», — думает она. Снаружи хлопает калитка;она слышит топот бегущих ног по дорожке и жесткий металлический лязг носилок наколесах. Сейчас ее унесут и уложат под сирену. Он в последний разповорачивается к ней, наклонив по-бычьи голову, и глядит потемневшими глазами.

— Родишь другого ребенка, и такое не повторится. Соследующим все будет в порядке. Ты родишь девочку. Или, может быть, милогомаленького мальчика. Пол не имеет значения, ты согласна? Если родишь мальчика,мы купим ему маленькую бейсбольную форму. Если девочку… — Он делаетнеопределенный жест. — Наверное, чепчик или еще что-нибудь. Вот увидишь. Так ибудет. — Он улыбается, и от этой улыбки вдруг хочется кричать. Словно онаувидела, как расплываются в усмешке синие губы лежащего в гробу покойника. —Если ты не станешь злить меня, все будет прекрасно. Намотай это себе на ус,милая.

Затем он открывает дверь и впускает в дом санитаров скоройпомощи, говоря им, чтобы поторопились, что жена истекает кровью. Она закрываетглаза и слышит, как они приближаются к ней; не желает дать им возможностьзаглянуть в нее, старается сделать так, чтобы их голоса звучали вдали.

«Не волнуйся, Роуз, не переживай, это сущий пустяк, всеголишь недоразвитый зародыш, ты можешь родить другого ребенка».

Игла впивается в руку, затем ее поднимают с пола. Неоткрывая глаз, она думает: «Что ж, наверное, все действительно в полномпорядке. Пожалуй, я могу родить другого ребенка. Родить, а потом увезти еготуда, куда он не доберется. Куда не дотянутся руки убийцы».

Но проходит время, и желание покинуть мужа — ни разу невысказанное вслух и даже не произнесенное мысленно — постепенно ослабевает,ускользая вместе с восприятием реального бодрствующего мира. Она погружается всон; постепенно не остается ничего, кроме мира сновидений и грез, — сновидений,похожих на те, какие видела в детстве, когда ей снилось, что бежала, бежала, неразбирая дороги, словно в лесу или тенистом лабиринте, слыша за спиной топоткопыт неведомого огромного животного, страшного дикого существа, котороеприближалось, догоняло и в конце концов настигало, сколько бы раз она ниповорачивала, как бы ни старалась уклониться или спрятаться.

Сновидения осознаются только бодрствующим мозгом, но дляспящего не существует пробуждения, нет настоящего реального мира, нет разума;есть лишь кричащий бедлам сна. Роуз Макклендон Дэниэлс проспала в безумиисобственного мужа еще девять лет.

Если взглянуть со стороны, это были четырнадцать летсплошного ада, но она едва ли осознавала это. Большую часть прошедших летпрожила словно в туманном оцепенении — настолько плотном, что походило насмерть, и довольно часто у нее создавалось убеждение, что реальности, по сути,не существует, что в один прекрасный день она проснется, красиво зевая ипотягиваясь, как героиня мультфильма Уолта Диснея. Уверенность возникала обычнопосле того, как он бил ее так сильно, что приходилось отлеживаться в постели, чтобыприйти в себя. Подобное происходило раза три иди четыре в год. В восемьдесятпятом — в тот год, когда ему досаждала Уэнди Ярроу, когда получил официальныйвыговор, а у нее произошел выкидыш — избиения повторялись почти ежемесячно. Всентябре ей пришлось во второй и последний раз посетить больницу послеполученных от Нормана побоев, но, по крайней мере, до сих пор тот визитоставался последним. Она начала харкать кровью. Он три дня не пускал ее,надеясь, что кровь исчезнет сама собой, но кровохарканье лишь усилилось. Тогдаон сказал, что она должна говорить (он всегда объяснял, что она должнаговорить), и отвез в больницу Святой Марии. Отвез в больницу Святой Марии,потому что скорая помощь после «выкидыша» доставила ее в центральную городскуюбольницу. Как выяснилось, у нее оказалось сломано ребро, которое воткнулось влегкие. Во второй раз за три месяца она повторила историю падения с лестницы иподумала, что ей не поверил даже интерн, который присутствовал при осмотре инаблюдал за лечением, однако никто не стал задавать неприятных вопросов: простопривели ее в относительный порядок и отправили домой. Норман, однако, понял,что ему повезло, и с тех пор проявлял большую осмотрительность.