— Вот откуда начинаются все неприятности, — говорит он изамахивается на нее останками книги, как хозяин замахивается свернутой втрубочку газетой на щенка, напустившего лужу на ковре. — Сколько раз говорил ятебе, что мне такое дерьмо не нравится!

Правильный ответ — ни одного. Она знает, что точно так жемогла оказаться здесь, в углу, съежившаяся и ожидающая выкидыша, если бы он,вернувшись домой, увидел, что она смотрит телевизор или пришивает пуговицу наодной из его многочисленных рубашек, или просто дремлет на кушетке. Для негонастали нелегкие времена, женщина по имени Уэнди Ярроу причиняла ему массухлопот, а Норман всегда, когда на него сваливаются беды и заботы, стараетсяпереложить их тяжесть на чужие плечи. «Сколько раз я повторял тебе, что мнетакое дерьмо не нравится!» — закричал бы он, причем совершенно неважно, что вданном случае выступало бы в роли дерьма. А потом, перед тем, как начатьработать кулаками, добавил бы: «Я хочу поговорить с тобой, дорогая. Подойди ко мнепоближе».

— Неужели ты не понимаешь? — шепчет она. — Я теряю ребенка.

Невероятно, но он улыбается.

— Забеременеешь еще раз, — говорит он. Таким же тоном он могбы утешать малыша, уронившего мороженое. Затем уносит разорванную книгу накухню, где, вне всякого сомнения, швырнет ее в мусорное ведро.

«Сволочь» — думает она, не осознавая собственных мыслей. Еетело снова охватывает спазм, в этот раз не одиночный, а состоящий из целойсерии; такое ощущение, что в нее вгрызаются хищные насекомые, она откидываетголову далеко назад и вжимается в угол, чтобы не закричать. С губ срываетсястон. — «Сволочь, как я тебя ненавижу».

Он снова появляется в дверном проеме и направляется к ней.Она упирается в пол ногами, стараясь отползти еще дальше, врасти в стену, глядяна него безумными глазами. В какое-то мгновение она решает, что Нормансобирается убить ее или же украсть ребенка, которого так давно хотела, но,скорее, именно убить. В его походке, во всем виде — нечто нечеловеческое. Онприближается к ней, опустив голову, свесив длинные руки, мышцы вздуваются набедрах. Это сейчас дети называют людей вроде ее мужа психами, раньше онииспользовали другое словечко, и именно это слово приходит ей на ум, когда оннадвигается на нее, идет через комнату, опустив голову, свесив длинные мясистыеруки, которые болтаются, как маятники, потому что как раз так и выглядит — бык.

Она стонет, трясет головой, упирается ногами в пол, стараясьотползти. Одна туфля соскакивает с ноги и остается лежать на боку. Оначувствует новый приступ боли, судороги впиваются в нее острыми крючьями, какстарые якоря, Рози чувствует, как усиливается кровотечение, но не можетсовладать с собой и изо всех сил упирается ногами в пол. Когда на мужа находит,она не видит в нем ничего, кроме некой странной и ужасной отстраненности.

Он останавливается, устало и неодобрительно качая головой.Затем приседает на корточки и сует руки под нее.

— Не бойся, я тебя не обижу, — успокаивает он, опускаясь наколени и поднимая с пола. — Не изображай трусиху.

— Кровь, — шепчет она, вспоминая, что во время разговора потелефону он заверял того, с кем беседовал, что не будет ее трогать с места,конечно, не будет.

— Да, я знаю, — откликается он, но без всякого интереса.Затем оглядывает комнату, решая, где же должен был произойти несчастный случай,— она знает все его мысли так же точно, как если бы он рассуждал вслух, —Ничего страшного, перестанет. Сейчас приедет скорая, и врачи остановяткровотечение.

«Но смогут ли они предотвратить выкидыш?» — мысленно кричитона, и ей не приходит в голову, что если она может читать его мысли, то и он,вероятно, обладает той же способностью. Рози не замечает, как он изучающеглядит на нее. И снова, в который раз она позволяет себе услышать следующуюмысль. — «Я ненавижу тебя. Ненавижу».

Он несет ее в противоположный конец комнаты к лестнице,ведущей на второй этаж дома. Опускается на колени и усаживает у началалестницы.

— Тебе удобно? — сочувственно интересуется он. Она закрываетглаза. Она больше не может смотреть на него, по крайней мере, сейчас. Ичувствует, что вот-вот сойдет с ума.

— Ну и хорошо, — говорит он, словно жена ответила на еговопрос, и когда она снова открывает глаза, то видит, что он, как с ним нередкобывает, опять в состоянии полной отстраненности. Как будто разум его вдругулетучился, оставив тело.

«Будь у меня нож, я бы его зарезала», — думает она… и опятьэто не та мысль, которую она позволяет себе услышать хоть краешком мозга, а темболее задуматься над нею. Это лишь глубокое эхо, возможно, лишь отголосок безумияее мужа, такой же тихий, как взмах крыла летучей мыши в темной пещере.

Внезапно его лицо снова оживает, и он встает; колени издаютслабый хруст. Опускает взгляд на рубашку, проверяя, не осталось ли на нейследов крови. Рубашка чиста. Смотрит в угол, откуда унес ее. Там есть кровь,несколько четких круглых капель и размазанных пятен. Она чувствует, что кровьпродолжает течь, теперь уже сильнее и быстрее; чувствует, как кровь заливает ееи пропитывает нездоровым теплом, которое почему-то кажется жадным. Кровьхлещет, словно желая вынести с собой чужака, поселившегося в крошечнойквартирке ее чрева. У нее возникает ощущение — Господи, до чего же кошмарнаямысль! — что даже ее собственная кровь взяла сторону мужа… как бы безумно этони выглядело.

Он снова скрывается в кухне и не возвращается в гостинуюпримерно пять минут. Она слышит, как он переходит с места на место ипередвигает предметы. В этот момент происходит выкидыш; боль вспыхивает яркимгорящим крестом, а затем резко ослабевает, словно выходя с потоком булькающейжидкости, которую не только ощущает, но и слышит. Неожиданно ей кажется, чтоона сидит в ванне с горячей вязкой жидкостью. Словно в кровавой подливке.

Его вытянутая тень снова появляется в проеме двери. Оноткрывает холодильник, закрывает его, затем распахивается и захлопываетсядверца шкафа (по слабому скрипу она понимает, что это шкаф под раковиной).Слышен шум бегущей в раковину воды, потом он начинает напевать — кажется, это«Когда мужчина любит женщину», — в тот миг, когда из нее выходит нерожденныйребенок.

Норман снова вырастает в дверном проеме, и она видит, что ондержит в руке бутерброд — ну конечно, ведь до сих пор не ужинал и, должно быть,голоден, — а в другой сжимает влажную тряпку из корзины в шкафу под раковиной.Приседает в углу, куда она заползла после того, как муж вырвал у нее из руккнижку, а потом нанес три коротких жестких удара в живот — бах, бах, бах,прощай, чужак, — и начинает вытирать размазанные пятна и капли крови: почти всякровь и все остальные следы будут здесь, у основания лестницы, именно там, гденадо.

Пережевывая бутерброд, вытирает кровь. Ей кажется, что междудвумя ломтиками хлеба лежит оставшийся со вчерашнего дня кусок жареной свинины,которую она собиралась разогреть в субботу вечером с вермишелью, — приготовитьчто-то легкое, чем могли бы поужинать, сидя перед телевизором и слушая вечерниеновости.