— Далинар, тебе я такого не позволю. Мы были друзьями еще до того, как я вообще познакомилась с Гавиларом! Ты все еще знаешь, что я — это я, а не какая-нибудь тень династии, рухнувшей мно­го лет назад. Верно? — Она устремила на него умоляющий взгляд.

«Кровь отцов моих, — потрясенно подумал Далинар. — Она ­плачет».

Две маленькие слезинки.

Навани еще ни разу не выглядела такой искренней.

И потому он ее поцеловал.

Это была ошибка. Он это понимал и все равно схватил ее, заклю­чил в грубые, крепкие объятия и прижал свой рот к ее рту, не в силах совладать с собой. Навани растаяла в его руках. Князь почувствовал на губах ее соленые слезы, когда те скатились по щекам.

Это длилось долго. Слишком долго. Прелесть как долго. Его ра­зум кричал, словно пленник в кандалах, вынужденный через решет­ку тюремной камеры наблюдать за чем-то ужасным. Но часть его желала этого уже десятилетиями — десятилетиями, потраченными на наблюдение за тем, как его брат ухаживает, женится и обладает единственной женщиной, которую молодой Далинар когда-нибудь желал.

Он пообещал себе, что не позволит подобному случиться. Запре­тил себе что-либо чувствовать к Навани в тот момент, когда она согласилась на предложение Гавилара. Ушел в сторону.

Но ее вкус... ее запах... тепло ее тела, которое было так близко... О, до чего же сладко! Угрызения совести смыло благоухающей волной. Касаясь ее, он забывал обо всем. Далинар не помнил ни о страхе перед видениями, ни о тревогах по поводу Садеаса, ни о стыде за прошлые ошибки.

Он мог думать лишь о ней. Красивой, проницательной, нежной и одновременно сильной. Далинар прижался к ней, словно она была последним, что осталось в мире, пустившемся в безумный пляс.

Наконец он прервал поцелуй. Навани потрясенно уставилась на него. Вокруг них, точно хрустальные снежинки, медленно опускались спрены страсти. Его опять охватило чувство вины. Далинар попытался нежно отодвинуться, но она не отпускала его, держась крепко.

— Навани...

— Тсс. — Ее голова легла ему на грудь.

— Мы не можем...

— Тсс, — настойчивее повторила она.

Вздохнув, князь позволил себе и дальше обнимать ее.

— В мире что-то пошло не так, — тихонько пробормотала Навани. — Король Йа-Кеведа убит. Я узнала об этом только сегодня. Его прикончил шинец-осколочник в белой одежде.

— Буреотец!

— Что-то происходит, — продолжила она. — Что-то более важное, чем наша война здесь, более важное, чем Гавилар. Ты слышал о странных вещах, которые люди говорят перед смертью? На них чаще всего не обращают внимания, но среди лекарей ходят слухи. А бурестражи шепчутся о том, что Великие бури становятся сильнее.

— Об этом я слышал. — Он обнаружил, что с трудом может говорить, опьяненный ее близостью.

— Моя дочь что-то ищет. Иногда Ясна меня пугает. Она такая упорная. Я искренне верю, что она самая умная из всех людей, которых мне доводилось знать. И то, что Ясна хочет разыскать... Далинар, дочь верит, что приближается нечто очень опасное.

«Солнце приближается к горизонту. Грядет Буря бурь. Истинное опустошение. Ночь скорбей...»

— Ты мне нужен, — продолжала Навани. — Я это знала много лет и все же боялась, что ты не выдержишь угрызений совести, поэтому сбежала. Но не смогла остаться вдали. Не смогла вытерпеть то, как они со мной обращаются. Не смогла закрыть глаза на то, что происходит с этим миром. Я в ужасе, и я не могу без тебя. Гавилар был не таким, как все считали. Он мне нравился, но...

— Прошу тебя, — перебил Далинар, — не говори о нем плохо.

— Как хочешь.

«Кровь отцов моих!» Он не мог выкинуть из головы ее запах. Не мог пошевелиться, держась за нее, как держатся за скалу, чтобы не унесло ветрами Великой бури.

Навани посмотрела на него снизу вверх:

— Что ж, остановимся на том, что... Гавилар мне нравился. Но ты мне более чем нравишься. И я устала ждать.

Он закрыл глаза:

— Разве у нас может что-то получиться?

— Мы что-нибудь придумаем.

— Нас осудят.

— В военных лагерях меня уже игнорируют. А про тебя распространяют лживые слухи. Что еще они могут нам сделать?

— Что-нибудь придумают. Жрецы меня пока что не порицали.

— Гавилар мертв, — сказала Навани, вновь опуская голову ему на грудь. — Я не изменяла ему, пока он был жив, хотя, Буреотец свидетель, поводов было предостаточно. Ордена пусть говорят что хотят, но «Доводы» не запрещают наш союз. Традиция и доктрина — разные вещи, и я не боюсь кого-нибудь оскорбить.

Далинар глубоко вздохнул и, с немалым трудом разомкнув объятия, отступил.

— Если ты надеялась утешить меня в этот тревожный день, то не получилось.

Она скрестила руки на груди. Князь продолжал чувствовать то место, где ее защищенная рука касалась его спины. Нежное прикос­новение, которого удостаиваются только члены семьи.

— Я здесь не для того, чтобы тебя утешать. Совсем наоборот.

— Прошу тебя. Мне в самом деле нужно о многом подумать.

— Я не позволю тебе отказаться от меня. И не забуду о том, что сейчас произошло. Я не...

— Навани, — нежно перебил он, — я тебя не брошу. Обещаю.

Она внимательно посмотрела на него и криво улыбнулась:

— Очень хорошо. Но ты кое-что начал сегодня.

— Я начал?! — Он испытал одновременно изумление, восторг, смущение, тревогу и стыд.

— Далинар, это был твой поцелуй, — небрежно проговорила она, открывая дверь и выходя в его приемную.

— Ты меня соблазнила.

— Я? Соблазнила? — Она бросила на него быстрый взгляд. — Да я еще ни разу в жизни не была столь открытой и честной!

— Знаю. — Далинар улыбнулся. — В этом и крылся соблазн.

Потом тихонько закрыл дверь и позволил себе выдохнуть.

«Кровь отцов моих, ну почему все так сложно?»

Но невзирая на все тревоги, он ощутил, как мир, в котором все пошло наперекосяк, стал правильнее, чем раньше.

«Тьма станет дворцом. Пусть правит! Пусть правит!»

Какевах, 1173, 22 секунды до смерти. Темноглазый селаец, род занятий неизвестен.

- Думаешь, одна из этих штук может нас спасти? — спросил ­Моаш, бросив сердитый взгляд на молитву, привязанную к правому предплечью Каладина.