получившей лакомство, что объясняло череду событий со второго по шестой десяток его жизни.

Я последовал на шум за дверью Келлана. Через щель на весь коридор раздавался храп. Я распахнул дверь пошире и успел перехватить ее до того, как она ударилась о стену.

Терри лежал на кровати Келлана, положив подушку себе на грудь. Его рука свисала с матраса и что-то держала. Толстую стопку бумаги, скрепленную сверху зажимом.

Я перестал разглядывать Терри, зная, что взорвусь, если продолжу. По всему полу были разбросаны куски дерева от запертого ящика в столе Келлана. Сам стол был расколот посередине, как будто кто-то выдернул замок.

Игнорировать все установленные мной правила – это как раз в стиле Терри. Я рассвирепел. Впечатляющее достижение, учитывая, что и без того уже был на пределе. Я злился всю ночь, закипая каждый раз, когда моей пациентке приходилось умолять медсестру, чтобы та позвала ее мужа с перекура. К слову, она звала его четырнадцать раз, словно это ему нужно было отдохнуть в попытках вытолкнуть из себя младенца весом в девять фунтов.

Я подошел к окну, рывком раздвинул плотные шторы и обрушил на Терри водопад солнечных лучей.

– О, – он застонал и отпустил бумагу, чтобы закрыть глаза от света. Волосы у него были всклокочены из-за того, что он спал в странной позе. – Ты дома.

– Да, – выдавил я. Гениально, мой так называемый отец. – Я дома. У себя дома.

Часто ли мне хотелось затевать драки с Терри?

Только когда небо голубое.

– Нашел рукопись, – он зевнул и показал на беспорядок на полу. – Ее написал Келлан.

Звук имени Келлана из его уст вызвал типичную реакцию. Гнев. Затем по привычке подступило чувство вины, затмившее злость.

Я прислонился к дверному косяку, отказываясь заходить в комнату.

– Насколько помню, условие твоего пребывания заключается в том, что тебе нельзя заходить в комнату Келлана.

– Я искал зажигалку, – он почесал руку. Голую, как я заметил, и без свежих следов. Не то чтобы это имело значение, черт возьми. Терри предпочитал порошки, колеса, выпивку и сигареты.

Я перевел взгляд на его налитые кровью глаза.

– Ты сломал его ящик.

– Эй, зато другой я не трогал. Не похоже, что он им все еще пользуется.

Этот Терри – Терри-трезвенник – такой же отстой, как и его другая версия. Во всяком случае, я предпочел бы, чтобы он накачался кокаином и исчез из моей жизни.

Затеяв этот разговор, я понятия не имел, к чему он приведет, но с тех пор, как Терри открыл рот, я точно знал, чего именно от него хочу.

Я выпрямился и придержал для него дверь.

– Уходи.

– Что? Почему?

– Ты нарушил правила. Ты должен уйти.

– Я не могу спать на диване. Внизу холодно.

– На улицах еще холоднее. В чем ты скоро сможешь убедиться, поскольку нарушил условия пребывания и больше не желанный гость в моем доме.

Я снял с него одеяло, уставившись на совершенно новую вмятину на махровом покрывале поверх матраса. В этой комнате ничего не осталось от Келлана. Прошло четыре года, и мне наконец удалось стереть все следы моего брата из своей жизни.

Во всяком случае, видимые.

Похоже, до Терри наконец-то дошло, потому что он вцепился в край матраса, как будто ожидал, что я вытащу его отсюда.

– Мне нужно тепло, – настаивал он.

– Катись в ад. Слышал, там достаточно жарко.

– Но диван…

– Больше тебе не доступен, – я последовал за ним вниз по лестнице в прихожую и рывком открыл входную дверь. – Вон.

Тот факт, что здесь ему ничего не принадлежало, сделал его изгнание быстрым и удобным.

– Ты приготовил еду? – он поднял голову и принюхался. – Это лазанья? Уйду после того, как поем.

Я прошел на кухню, взял поднос для микроволновой печи и сунул его Терри, хотя, по идее, его нужно было погреть еще минимум три минуты.

– Уходи.

Он замешкал на пороге.

– Навсегда?

Я захлопнул дверь, как только он вышел за дверной проем.

И услышал, как он закричал за дверью:

– Я пойду к прессе! Вспыльчивый доктор оставляет своего престарелого отца голодать на улицах. Посмотрим, понравится ли тебе для разнообразия негативное внимание.

Я не ответил.

– А как насчет рукописи? – закричал он.

Я протопал обратно в комнату Келлана.

Собрал куски ящика с пола.

Забил на занозу, вонзившуюся в кожу.

Передо мной лежала рукопись. Я поднял ее, ощущая, как под тяжестью страниц заноза уходит глубже. Я смотрел на бумагу, но ничего перед собой не видел. Мои глаза горели от напряжения.

Я не читаю.

И, конечно, не читаю ничего из того, что написал Келлан.

Но все же мой взгляд упал на титульную страницу, после чего я засунул рукопись под кровать Келлана, а потом меня вырвало в мусорное ведро.

«Милый Яд».

Глава двадцать девятая

= Шарлотта =

Я оказалась в тесной толпе коллег на гендерной вечеринке Рейган. Эбигейл плевалась во время разговора, но до сих пор мне удавалось уклоняться от капелек ее слюны.

Айрин говорила так громко, что любую деликатную тему нужно было затрагивать в звуконепроницаемом бункере, если только мы не хотели, чтобы весь район Тристейта знал, каково это, когда между ног Рейган стоит мужчина. Что, к сожалению, оказалось гвоздем сегодняшнего вечера.

– Говорю тебе, прикосновения этого мужчины – проклятие, – Рейган положила ноги на шезлонг, стоящий напротив нас. – Не знаю, как мне удается не кончать, когда его пальцы оказываются у меня между ног. Думаю, что готова родить раз пять только для того, чтобы он принял роды.

Я поерзала на викторианском диване цвета ирисок. Сегодня у меня было не так уж много работы. Нужно только переложить вещи и переставить кое-какие документы, изо всех сил стараясь заглушить голос Рейган, когда она неторопливо покидала комнату телеконференций, придерживая живот и разглагольствуя об умелых пальцах доктора Маркетти во время осмотра.

Разговор продолжился и в такси, направлявшемся в сторону «Мадам Уэйд», буржуйского чайного салона в Верхнем Вест-Сайде.

– Я много лет была в его списке ожидания, – Эбигейл вздохнула и куснула свежеиспеченную ванильную булочку. – Он не берет новых пациенток.

Айрин повела плечом.

– Я просто хожу в местную клинику. В Уильямсбурге. Мне слишком странно было бы подвергнуться осмотру со стороны мужчины – как бы он ни был горяч. Доктор Ваксман – настоящее сокровище. Я еще не встречала такой милой женщины.

Все три женщины посмотрели на меня, ожидая, что я заговорю. Когда затрагиваются такие интимные темы, думаю, странно, если кто-то отказывается говорить.

Я поставила тарелку с микроскопическим сэндвичем на бедро и стала тянуть время, попивая базиликовый улун из крошечной чашечки, выставив мизинец в сторону Рейган. По помещению в то время прохаживалось около пятидесяти человек, и я предпочла бы разговаривать с кем-нибудь из них, чем оказаться в эпицентре беседы.

Я слабо улыбнулась.

– Я никогда не была на приеме у гинеколога.

– Никогда? – нахмурилась Айрин. – То есть тебя ни разу не осматривали?

Я покачала головой.

– Даже в колледже? Когда у тебя началась половая жизнь?

Половой жизни у меня не было вовсе, но закралось ощущение, что мое признание в девственности эти образованные, откровенные альфа-самки воспримут как мошенничество.

Как бы то ни было, я прекрасно знала, что большинство городских жительниц двадцати двух лет уже позволили сорвать свой цветок. Просто у меня никогда не было времени на свидания. С тех пор, как умерли родители, у меня в приоритете были только сохранение стипендии и заработок.

Я почувствовала, что краснею.

– Да не началась еще.

Эбигейл ахнула.

– Это нереально.

– А мазок с шейки матки? – Рейган отхлебнула кроваво-апельсиновый чай. – Только не говори, что никогда не подумывала об этом. Все девушки от двадцати одного и старше должны это сделать.

Я снова покачала головой.

– Я это исправлю. Скоро что-нибудь придумаю.

– Нет, ты этого не сделаешь, – Эбигейл рассмеялась. – Посмотри на свое лицо. Ты напугана.

– Моя тетя Джесса умерла от рака шейки матки. Она была мне очень дорога, – Рейган постучала ногтем по чашке. – Я не позволю тебе разгуливать по миру непроверенной. После вечеринки позвоню и лично запишу тебя на прием.

– Прошу вас, в этом нет необходимости…

– На самом деле это точно необходимо, – указала Айрин.

Рейган заменила чашку с чаем на телефон.

– Тогда все решено. У тебя будет осмотр. И больше ни слова не хочу слышать.

Я посмотрела на гаджет, беспокоясь, что она сделает что-нибудь безумное,