— Заблевал мне всё, — пояснил извозчик, — даещё не заплатил за проезд. Я его больше двух часов возил, пока нашёл, где онживёт. Три раза я к нему ходил, а он только через неделю дал мне за всё пятькрон.

Наконец после долгих переговоров какой-то извозчик взялсяотвезти.

Швейк вернулся за фельдкуратом. Тот спал. Кто-то снял у негос головы чёрный котелок (он обыкновенно ходил в штатском) и унёс.

Швейк разбудил фельдкурата и с помощью извозчика погрузилего в закрытый экипаж. Там фельдкурат впал в полное отупение. Он принял Швейказа полковника Семьдесят пятого пехотного полка Юста и несколько раз повторил:

— Не сердись, дружище, что я тебе тыкаю. Я свинья!

С минуту казалось, что от тряски пролётки по мостовой к немувозвращается сознание. Он сел прямо и запел какой-то отрывок из неизвестнойпесенки. Вероятно, это была его собственная импровизация.

Помню золотое время,

Как все улыбались мне,

Проживали мы в то время

У Домажлиц в Мерклине.

Однако минуту спустя он потерял всякую способностьсоображать и, обращаясь к Швейку, спросил, прищурив один глаз:

— Как поживаете, мадам?.. Едете куда-нибудь надачу? — после краткой паузы продолжал он.

В глазах у него двоилось, и он осведомился:

— Изволите иметь уже взрослого сына? — И указалпальцем на Швейка.

— Будешь ты сидеть или нет?! — прикрикнул на негоШвейк, когда фельдкурат хотел встать на сиденье. — Я тебя приучу кпорядку!

Фельдкурат затих и только молча смотрел вокруг своимималенькими поросячьими глазками, совершенно не понимая, что, собственно, с нимпроисходит.

Потом, опять забыв обо всём на свете, он повернулся к Швейкуи сказал тоскливым тоном:

— Пани, дайте мне первый класс, — и сделал попыткуспустить брюки.

— Застегнись сейчас же, свинья! — заорал на негоШвейк. — Тебя и так все извозчики знают. Один раз уже облевал всё, атеперь ещё и это хочешь. Не воображай, что опять не заплатишь, как в прошлыйраз.

Фельдкурат меланхолически подпёр голову рукой и сталнапевать:

Меня уже никто не любит…

Но внезапно прервал пение и заметил:

— Entschuldigen Sie, lieber Kamerad, Sie sind einTrottel! Ich kann singen, was ich will![36]

Тут он, как видно, хотел просвистать какую-то мелодию, новместо свиста из глотки у него вырвалось такое мощное «тпрру», что экипажостановился.

Когда спустя некоторое время они, по распоряжению Швейка,снова тронулись в путь, фельдкурат стал раскуривать пустой мундштук.

— Не закуривается, — сказал он, понапраснуисчиркав всю коробку спичек. — Вы мне дуете на спички.

Но внезапно он потерял нить размышлений и засмеялся.

— Вот смешно! Мы одни в трамвае. Не правда ли, коллега?

И он стал шарить по карманам.

— Я потерял билет! — закричал он. —Остановите вагон, билет должен найтись!

Потом покорно махнул рукой и крикнул:

— Трогай дальше!

И вдруг забормотал:

— В большинстве случаев… Да, всё в порядке… Во всехслучаях… Вы находитесь в заблуждении… На третьем этаже?.. Это — отговорка…Разговор идёт не обо мне, а о вас, милостивая государыня… Счёт!.. Одна чашкачёрного кофе…

Засыпая, он начал спорить с каким-то воображаемымнеприятелем, который лишал его права сидеть в ресторане у окна. Потом принялпролётку за поезд и, высовываясь наружу, орал на всю улицу по-чешски ипо-немецки:

— Нимбурк, пересадка!

Швейк с силой притянул его к себе, и фельдкурат, забыв про поезд,принялся подражать крику разных животных и птиц. Дольше всего он подражалпетуху, и его «кукареку» победно разносилось по улицам.

На некоторое время он стал вообще необычайно деятельным,неусидчивым и попытался даже выскочить из пролётки, ругая всех прохожиххулиганами. Затем он выбросил в окно носовой платок и закричал, чтобы пролёткуостановили, так как он потерял багаж. Потом стал рассказывать:

— Жил в Будейовицах один барабанщик. Вот женился он ичерез год умер. — Он вдруг расхохотался. — Что, нехорош развеанекдотец?

Всё это время Швейк обращался с фельдкуратом с беспощаднойстрогостью. При малейших попытках фельдкурата отколоть очередной номер,выскочить, например, из пролётки или отломать сиденье, Швейк давал ему подрёбра, на что тот реагировал необычайно тупо. Только один раз он сделал попыткувзбунтоваться и выскочить из пролётки, заорав, что дальше не поедет, так как,вместо того чтобы ехать в Будейовицы, они едут в Подмокли. Но Швейк за однуминуту ликвидировал мятеж и заставил фельдкурата вернуться к первоначальномуположению, следя за тем, чтобы он не уснул. Самым деликатным из того, что Швейкпри этом произнёс, было:

— Не дрыхни, дохлятина! На фельдкурата внезапно нашёлприпадок меланхолии, и он залился слезами, выпытывая у Швейка, была ли у негомать.

— Одинок я на этом свете, братцы, — голосилон, — заступитесь, приласкайте меня!

— Не срами ты меня, — вразумлял его Швейк, —перестань, а то каждый скажет, что ты нализался.

— Я ничего не пил, друг, — ответилфельдкурат. — Я совершенно трезв! Он вдруг приподнялся и отдал честь.

— Ich melde gehorsam, Herr Oberst, ich bin besoffen.[37] Я свинья! — повторил он раз десять с пьяной откровенностью,полной отчаяния. И, обращаясь к Швейку, стал клянчить:

— Вышвырните меня из автомобиля. Зачем вы меня с собойвезёте?

Потом опустился на сиденье и забормотал:

— «В сиянье месяца златого…» Вы верите в бессмертиедуши, господин капитан? Может ли лошадь попасть на небо?

Фельдкурат громко засмеялся, но через минуту загрустил и,апатично глядя на Швейка, произнёс:

— Позвольте, сударь, я вас уже где-то видел. Не были ливы в Вене? Я помню вас по семинарии.

С минуту он развлекался декламацией латинских стихов:

— Aurea prima satast, aetas, quae vindice nullo. Дальшеу меня не получается, — сказал он. — Выкиньте меня вон. Почему вы нехотите меня выкинуть? Со мной ничего не случится. Я хочу упасть носом, —заявил он решительно. — Сударь! Дорогой друг, — продолжал онумоляющим тоном, — дайте мне подзатыльник!