Впрочем, понятно, почему позволили сегодня.

До боли сжав мое предплечье, солдат вталкивает меня в бункер.

Ли Шиминь поворачивается, одновременно меня пихают в спину, и я падаю прямо ему на грудь. Из фляжки расплескивается жидкость. Потрясенная его массивностью, я напряженно замираю. Щеки мои горят, пальцы вцепились в грубую ткань его комбинезона.

Солдаты разражаются хохотом, гогочут и улюлюкают, как дети.

Жар добирается до моих ушей, но я сопротивляюсь порыву отпрянуть от Ли Шиминя. Именно это они хотели бы увидеть – что я взволнована, смущена, растеряна. Женщина в таком состоянии им понятна и приятна, все остальные ее эмоции для них – бессмыслица.

Их насмешки заглушает лязг закрываемой двери. Затем раздается визг и скрежет – это они задвигают засов. Стук, с которым засов встает на место, – как удар молота по моей грудной клетке.

Я перестаю дышать.

Ли Шиминь лишен привилегии держать наложниц. Откуда бы ни пришли его жертвы, насладиться их телами ему не позволяется.

Я первая девушка за два года, которую он видит не на поле боя.

Я ощущаю под своими ладонями его тугие мускулы, воспаленные и горячие из-за алкоголя в крови. Его сердце колотится так, словно пытается вырваться из тюрьмы. Я дышу короткими рывками, чтобы удержать желудок под контролем.

Я не испытываю никаких иллюзий – в драке мне его не одолеть. И пытаться не стану. Этим я только покажу ему, что моя воля беспомощна перед его силой. Единственный способ сохранить достоинство – вести себя так, словно Ли Шиминь не способен его у меня отобрать, что бы он со мной ни делал.

В конце концов, разве не в этом и заключается достоинство? В границах и ценностях, которые ты определяешь для себя сам. Я знаю, что важно для меня, и это не имеет никакого отношения к «непорочности». Я не унижу себя, не сожмусь в жалкое испуганное существо, живущее ради того, чтобы ублажать Ли Шиминя в надежде на его милосердие.

Несмотря на раздирающий меня страх, я поднимаю голову.

И натыкаюсь на угольную черноту его пронзительных глаз, они словно пятна, застилающее зрение после того, как посмотришь на солнце. Я собираю всю свою волю, чтобы не содрогнуться. Тусклый свет лампы рядом с его головой отбрасывает резкие тени под каждой выступающей частью его лица. Мой взгляд перепрыгивает на жуткую татуировку «заключенный», но я заставляю себя снова посмотреть ему в глаза. Взираю на него холодно, пытаясь передать молчаливую угрозу: «Я нападу из-за спины. Ты не сможешь вечно оглядываться».

Лампа тихо жужжит над нашими головами. Ли Шиминь начинает поднимать руки.

Я собираюсь с духом.

Вот только его руки не вцепляются в меня. Вместо этого он бросает фляжку на кровать. Потом медленно поворачивается и садится. Цепь падает ему на колени. Тени уходят с его лица, и я вижу что-то похожее на смущение.

Он поднимает ладони в жесте самозащиты.

Я потрясенно морщу брови.

– Послушай, – произносит он, его слова потеряли четкость, расплавившись в лихорадочном жаре его тела. – Я не… я не сделаю ничего против твоей воли. Знаю, это… – он бросает косой взгляд на фляжки в углу, – это выглядит плохо, очень плохо, и ты мне не поверишь, но я не причиню тебе вреда. Даю слово. – Он икает, прикрывает рот тыльной стороной ладони. – Извини.

По моей коже словно расползается стадо хундунов класса «Народ».

Это говорит парень, подсознание которого заполнено пламенем и мечами? Я была там, и он это знает! Я первый человек, выживший в его ментальной реальности! Он слышал, как я описывала ее стратегам! Кого он пытается одурачить?

– У меня есть… запасной комбинезон, – продолжает он. Вид у него такой, словно я держу его на мушке. А под настоящими дулами винтовок он вел себя совершенно иначе. Он выдвигает ящик в металлическом основании кровати, по-прежнему держа ладонь в защищающемся жесте. Вытаскивает неоново-оранжевый ком и протягивает мне.

Слепящий цвет ткани обжигает глаза. Слишком яркий, чтобы быть реальным.

– Можешь… переодеться в уборной. – Он показывает на прямоугольную металлическую кабинку за изножьем кровати. – Посмотри под раковиной, там есть то, что тебе пригодится.

Мое сердце бросается вскачь.

Место, где я могу хоть как-то остаться одна. Да! Пожалуйста.

Я хватаю комбинезон и бросаюсь в кабинку, держась рукой за стену.

Я опускаю ступни (как давно они в этом нуждались!) в оловянное ведро с лекарственными травами, которые нашла в шкафчике под раковиной. Вода ледяная, что наверняка не полезно для восстановления моего ци, но о горячей остается только мечтать. Я уже забыла это ощущение, если такая роскошь вообще когда-то существовала.

После всего случившегося мне трудно оставаться в реальности. Раздвинув колени, наблюдаю, как занемевшие от холода руки скребут обмотки. Чьи это руки? Кажется, мои. Или нет? Капли падают в ведро, по воде расходятся гипнотизирующие круги, колыша листья. Ткань обмоток пестрит пятнами засохшей крови и подозрительной желтой слизи. Я собиралась нарвать из остатков своего наряда новые обмотки, но, к своему удивлению, обнаружила в шкафчике свежие. А еще мешочки с древесной золой, которые используются во время месячных.

Понятия не имею, как это все оказалось у Ли Шиминя, если ему не позволены наложницы. Возможно, осталось после девушки, которую когда-то держали здесь.

Должно быть, она уже мертва.

И мне следовало умереть тринадцать дней назад.

Я скребу, пока на пальцах не появляются ссадины и пузыри, но даже тогда мне не удается полностью убедить себя в том, что я жива. Что выбралась из всего случившегося живой. Что не лежу по-прежнему во тьме первой своей камеры, окончательно и безоговорочно спятив. Что Ли Шиминь обещал не причинять мне вреда, хотя военные практически наняли его как оружие, способное сковать меня по рукам и ногам и напомнить: я рождена, чтобы служить и ублажать, а не сопротивляться и убивать.

В этом нет никакой логики.

Если бы он был способен держать себя в руках, он не стал бы пьянчугой и убийцей. Тогда почему он так себя ведет? Что за игру он затеял?

Я уже почти решаю сидеть в уборной до тех пор, пока хундуны не сломают Стену и не сотрут нас всех в порошок, но тут раздается стук в дверь.

– Ты… как там? – доносится приглушенный голос Ли Шиминя.

– Нормально. – Бросив причесывать пальцами волосы, я прижимаю руки к груди.

– Э-э-э, ну… Через десять минут выключат свет. Станет темно. Реально темно. Будет трудно передвигаться. Подумал, тебе следует знать.

– Ладно, хорошо.

Похоже, другого выбора нет – надо заканчивать омовение и убираться отсюда.