Умирать скоро. Я в тот день, когда ты пришел, томилась сильно. Чуяла, что работа мне предстоит.

— А что, бабушка, молитва разве работа?

— И какая! Сколь раз мне за ночь в уши зудело: «Брось, не молись, не жилец он.»

— И мне чудилось, будто умер я и в рай попал, а мне говорят, грехов много, иди назад — грехи замаливай.

— Вот то-то… Конь на четырех ногах, да спотыкается. А ты молись, сынок. Бог тебя и не оставит.

Вот так обрел Виктор мать. Да ненадолго. Умерла старуха по весне. Первые солнечные лучи растопили ее силы. В одиночестве почти хоронил ее Виктор. Память людская на доброту короткая. Мало кто из исцеленных от смерти хоронить ее пришел. Может, не тех исцеляла она? Нашлись после смерти родственники, из дома его выгнали. Лишь батюшка ближней церкви хорошо знавший старуху, приют ему дал и работу. Так полюбил Виктор Бога и церковь.

— Бабушка та была первым родным человеком, что я хоронил, настоящей матерью. Мало какая мать сделает для своего ребенка, что сделала для меня она, — говорил Виктор. — Ее смерть очень меня изменила. Вообще, как страшно умирать весной, когда все расцветает и готовится к жизни.

— Умирать всегда страшно.

— Особенно когда никто не молится о тебе.

— ?? — вопросительно взглянул Олег.

— Верующего от неверующего чем отличить? Когда верующий еще молится о выздоровлении, неверующий уже считает расходы на предстоящие похороны и будущее наследство, — несколько сумбурно пояснил Виктор свою мысль.

— И что же ты делал, когда снова оказался на улице? — спросил Олег.

— Пошел к дому своей бывшей жены. Свекровь меня не сразу узнала, сначала чуть не прогнала, потом плакала, во всем меня обвиняя. Рассказала, что у Нины сын родился, Артемом назвали. А Толян, отчим, возненавидел его, убить грозился. «Жили мы тогда, как в аду. Синяки с нее не сходили — бил он ее почем зря, — вытирала слезы свекровь. — Эх, знал бы ты на что оставил своих… От жизни такой и порешила она себя. Артемку в детский дом забрали. Я его сначала навещала. Потом его перевели куда-то. Говорил он плохо, заикался очень… — вздыхала она. — Я уж два года, как о нем ничего не знаю. Ты отец, может, что узнаешь? Только ты сюда больше не приходи. А то Толян узнает, убьет. Он теперь крутой стал, ему ничего не стоит.»

— Ну, и ты ничего о сыне не узнал?

— Нет… — Тени пробежали по лицу Виктора и канули в глубине глаз.

У каждого своя боль и своя беда, которую не с кем разделить, разве что с Богом.

Глава 18

За окном палаты было бело от первого снега. Впрочем, этот снег не был первым, он просто был настоящим. А тот, что растаял в парке клиники почти месяц назад, похож скорее на слезы. Сколько их выплакала Наталья!

Поначалу она вовсе не придавала внимания поднявшемуся давлению, головным болям, но все оказалось серьезней. Беременность дала осложнения на почки. Плюс стресс. Поднялась температура. Организм сдался болезни.

Первые дни в больнице она провела будто в забытьи. Фигуры врачей и медсестер виделись в каком-то тумане, расплывались, становились фантастичными. Свет невыносимо резал глаза. Хотелось, чтоб ее оставили в покое. В тяжкой дремоте выступали тревожные видения: чавкающая, неровная местность, готовая поглотить ее сменялась бескрайней пустыней, унизанной острыми пиками бугров; ни неба, ни земли — отчаяние и одиночество.

Кризис миновал, но тревога не исчезла. Как тяжело ей было переносить одиночество! А она всегда считала себя сильной. И вот теперь она должна лежать пластом день и ночь, прислушиваясь к пугающим болям в низу живота, вникать в монотонные будни больничной жизни. А Олег ничего этого не знал.

— Вы должны сообщить обо всем отцу ребенка, — советовал Наталье доктор, лечащий ее. То же самое говорил ей и доктор Петров. За последнее время он был единственной ее поддержкой. " Ей просто необходимы положительные эмоции, — " понимал он, соглашаясь с лечащим врачом. "Но будут ли они при вмешательстве Олега?" — думал он.

— А как его дела? — спросила Наталья. Последние дни вместили в себя целую вечность, так ей казалось, хотя прошло всего не более полумесяца.

— Чьи?.. Олега? — очнулся доктор. — Сейчас почти хорошо. Он больше не боится кистей и красок, а для него это главное. И физическая форма у него почти в норме. Теперь он будет вести мастер-класс для любителей изобразительного искусства.

Я рассказывал вам, что у нас уже действуют такие мастер-классы по разным направлениям. Они очень удачно помогают ребятам обрести уверенность в себе, помогают преодолевать трудности. В Олеге с самого начала было какое-то внутреннее сопротивление, и вот сейчас, мы с профессором надеемся на успех. Они с Виктором Соболевым даже посещали церковь.

— На него это похоже, — усмехнулась Наталья бледными губами и помолчала, отведя взгляд на тумбочку. Ей вспомнилось, как когда-то они с Олегом, в самом начале их любви зашли в храм, как он молился, и обновленный какой-то, со слезами на глазах, обещал ей, что они никогда не расстанутся. Господи, как это было давно, и как больно воспоминание! И что осталось от всех этих обещаний?

— Нет, не говорите ему обо мне…о нас, — решительно взглянула она доктору Петрову в глаза. — Скажите, что я попала в больницу из-за мамы. Ведь это так и есть. И пусть он мне не звонит, я сама ему позвоню.

— Наталья… Я говорю жестокие вещи, но если что-то случится с ребенком, отец его может вам этого не простить.

— Нет…Этого не может быть, — серые ее глаза расширились, и губы еще больше побелели.

— Простите, Наталья, — Сергей Петрович машинально гладил ее по руке, — Простите, что причинил вам боль. — «Где найти другие — целящие слова?» — думалось ему. — Если бы я хоть чем-то мог вам помочь, — продолжил доктор. Слова давались ему с трудом. — Профессор Сидоров в курсе ваших дел. Он тоже настаивает, чтобы вы обо всем сообщили Олегу. Позвоните ему, поговорите. Это очень важно, поверьте мне. Сейчас вы не должны быть одна. Вам нужна его поддержка. Забудьте все, что я вам говорил раньше. Вы должны думать о себе и своем ребенке. А я всегда останусь вашим другом.

— Нет, — спокойно сказала Наталья. Видно, все уже было передумано не раз. — Если бы он меня любил, он давно уже был бы рядом.

— Уверяю вас, он страдает от этого… — не окончил мысли доктор.

— Я страдаю. Он страдает, — перебила Наталья. — Что из того, если наши страдания нигде не пересекаются, — отчаянно сказала она.

— Давайте,