профессора Сидорова, с которым ей удалось побеседовать, доктора Петрова, и была уже уверена в успехе эксперимента. Их роли будто поменялись. Звонившая Наталья была усталая и далекая, у нее болела мама. Наверное, ей не хватало его дружеской поддержки, но едва ли он мог ей помочь. Зато выяснилась причина ее слез, и его больше не мучила вина перед ней. Показатели на табло падали, но это как будто его не волновало. Все свободное время он в одиночестве сидел в гостиной или валялся в своей комнате с книгой. Но и читать не мог. На него надвигалось тяжелое, хорошо знакомое чувство безразличия ко всему окружающему. Начавшиеся холода и ветра дополняли плохое настроение.

Глава 16

Стычка Алика с Виталием отрицательно сказалась на здоровье Виктора. Это, по решению врачей, ускорило необходимость временной изоляции для обоих. Олег и Виктор оказались в тихой светлой комнате, оклеенной обычными обоями, с отдельным выходом в парк. Из развлечений были только книги. К Олегу вернулась жажда чтения. Подолгу разговаривая с Виктором на темы прочитанного, Олег заинтересовался собеседником. Виктор был совсем иной человек, чем все, что встречались ему раньше.

Время, летевшее в клинике незаметно, здесь будто замедлило свой бег. Олег наслаждался тишиной и покоем, компания Виктора как бы дополняла тишину. По просьбе художнику предоставили в полное расположение краски и карандаши. Пустота в душе постепенно наполнялась смыслом. Помногу рисуя, он открыл в себе новые способности — художника-карикатуриста. Полки и стены их комнаты заполнили портреты и шаржи на обитателей клиники.

Наталья все более отдалялась от него, и он был рад этому, чувствуя свою беспомощность, как друга. Мама, наоборот, повеселела, часто звонила, и сообщила однажды, что встретила старого друга Вячеслава Михайловича. И теперь они вместе с ее приятельницей составляют ей компанию по вечерам.

— Я поняла, у каждого должна быть своя жизнь. Жить чужой жизнью нельзя. Ты вырос, и как тебе не трудно, ты сам должен решать свои проблемы. И я уверена, что у тебя все будет хорошо. В следующее воскресенье профессор разрешил посещения, я приду к тебе, — говорила мама.

О Наталье доктор Петров сообщил, что у нее умерла мать, и сейчас лучше ее не беспокоить.

— Я по мере своих сил поддерживаю ее, — доложил он.

Сергей Иванович или просто Сергей, как стали его звать друзья, по вечерам приходил к ним переброситься партией в шахматы, поболтать, послушать Олеговы рассуждения и откровения Виктора.

— Иногда я думаю, что время за пределами клиники течет как-то иначе, чем здесь. На свободе время имеет свой вкус и цвет, свою боль. Почему Натальина беда, практически не касается моей души? Наверное, было бы по-другому, если бы я был рядом с ней?

— Я так не думаю, — отвечал Сергей. Друг по велению души приходит на помощь другу, а не по обязанности. Раньше ты часто приходил ей на помощь?

— Ну…

— А она к тебе?

— Бывало… — покривил душой Олег, приходя к мысли, что действительно, он-то никогда, ничего не сделал для Натальи.

— Свобода происходит от слова "свой". Своя женщина, свои увлечения, своя работа. Вот ты бы отдал кому-нибудь свой талант? Нет! В этом и есть твоя свобода. Когда-нибудь ты встретишь женщину, которую тоже никому не отдашь. Это и есть любовь. Она будет "своя", и любая ее боль будет своей тебе. А Наталья тебе пусть и близкий человек, но не родной.

— Вот это правильное слово, — поддержал Виктор. — Родство душ должно быть. Я оглядываюсь в прошлое и вижу вокруг себя чужие лица, чужие души. Как я был не свободен! — Темные глаза Виктора стали непроницаемыми. — Нет, были и родные, но я их как-то растерял. И так долго не мог найти…

Глава 17

Той зимой, когда в квартире Дубовых царила семейная идиллия, и жизнь Олега была заполнена теплой нежностью Танечки, Сан Саныч витал в звездах совместно с Таей, Виталий тоже был занят какими-то интересными делами, на улице замерзал бомж. Еще несколько часов назад он звонил в двери к людям, ища куска хлеба и сочувствия, но почти не находил их.

Шли рождественские святки, люди ели мясо, запивая его вином, или, уютно устроившись у телевизора, наслаждались домашним теплом. И им никто не был нужен. Бомж разучился плакать и уже давно ждал смерти, все чувства в нем будто замерзли. Но люди так быстро старались закрыть за ним дверь, и так много было брезгливости и страха в их глазах, что поневоле делалось больно душе.

Мороз продолжался уже который день. Слепой старик, у которого он жил в аварийном полуподвале, метался в жару. Есть было нечего, и надо было идти на улицу. Выйдя на мороз, он задохнулся, будто без кожи бросили в кипяток. Ноги и руки задубели. Превозмогая боль, он машинально заходил в подъезды и звонил негнущейся, культяпой от мороза, рукой в случайные двери. Ему не везло. В первой квартире дверь открыла девочка лет десяти, и тут же захлопнула ее, испуганно ойкнув. Из-за другой бешено залаяла и застучала когтями по дереву собака. И он, звонко стуча застывшими ногами, обутыми в рваные холодные "дутыши", неуклюже выбежал вон. Дальше также не везло. Во всех глазах он читал свою ненужность и убожество. Все отводили взгляд, торопились захлопнуть дверь и поскорее отвлечься от тяжелого впечатления, что он производил. Кожа на руках лопалась, кровила, но он уже привык и к боли.

Все же женщины были добрей. Он жадно сгрыз, неуклюже держа несколько печений, проглотил яйцо, сплевывая не отставшую скорлупу, хватил у подъезда снега.

В следующем подъезде вкусно пахло чем-то жареным, отчего, притушенный болью, его аппетит только усилился. Он выбрал дверь попроще, позвонил, прислушиваясь к звукам изнутри. Дверь слегка приоткрылась. Встретил удивленный взгляд молодой женщины, а ниже любопытный, доверчивый маленького мальчика в валенках. Женщина кивнула и ушла. Вскоре сунула ему под мышку пакет. Он увидел: картошка, хлеб, кусок колбасы. Женщина вздохнула, глядя на его руки, велела подождать, и через минуту вынесла пару рукавиц. Что-то согрелось в душе, оттого физическая боль стала острей. Он хотел поблагодарить, но женщина вдруг изменилась в лице, исказив его мимолетной гримасой отвращения и жалости, и поторопилась закрыть дверь.

Он бомжевал недавно, и от всех этих человеческих чувств и эмоций у него щемило сердце. Болью вспомнились некоторые брезгливые лица и равнодушные взгляды, звучали слова: мол, молодой — работать надо; да кому ты нужен, детдомовец! Знать бы ему, в какие двери стучаться, где ждет его меньше унижений. Вспомнились тычки мужчин и остервенелая ненависть