Белый Пьюре, будет плевать в яму, думая, что никто не видит. А то еще и нассыт от расстройства — виданное ли дело, приличным людям в такую слякоть хоронить благочестивого дуралея — изгваздаешься аки свин из-за пары медяков!

Опять же, улица пуста. А значит, никого оскорбительные слова не оскорбляют. И вообще, особый случай!

Рассудив столь здравомысляще, стражник одобрительно кивнул своему же решению, и убрался под навес, словно черепаха в панцирь.

Схожим образом рассудили и парни из компании Старого Гайка, наблюдавшие за шествием вероятной жертвы из распахнутых дверей заброшенного амбара. Их, впрочем, остановила не широкая черная кайма вокруг герба на плаще — резали они дворян и поблагороднее! Сбивали стрелами с коней, вытаскивали за шиворот из карет, а то со спины били под лопатку коротким ножом!

Но очень уж велик прохожий, яростно шлепающий по лужам огромными сапожищами. И очень уж опасным казался меч, чертящий ножнами зигзаги за спиной. Такая длина пристала оружию кавалериста, но не пехотинца. Но оба они знали, как может быть страшно подобное оружие!

Ну его в пень! Махнет случайно — голова так и отлетит, будто сдуло. Пусть себе идет, куда шел.

Лучше уж постоять, подождать. Вдруг кто поменьше пойдет, хомячиной породы. Этакий-то хищный бобер, глотку перегрызет походя!

Человек же, не почувствовав на себе оценивающих взглядов, продолжил путь. Все так же костеря погоду, мелкий глупый город, лошадей, теряющих копыта, и людей, живущих всю жизнь без головы. Не забыл прохожий и себя, неоднократно поминая собственную глупость и неудачливость.

Но все кончается в этом мире. Кончилась и дорога, приведя к постоялому двору.

Хлопала на ветру облезшая вывеска, тускло светились окошки-бойницы…

Человек постоял несколько минут, словно собираясь с силами. Медленно поднялся, делая долгие паузы на каждой ступени…

— Как прошло? — поинтересовались из темноты. Голос звучал своеобразно — будто научился говорить старый горшок, весь покрытый трещинами.

— А сам как думаешь?

— Мартин, ты рычал, словно цирковой тигуар, которому не докладывают мяса, — произнес невидимка, — соответственно, не надо быть профессором, чтобы понять общую суть. Но мне хотелось бы подробностей. Что так огорчило нашего мудрого вождя, да удлинится его борода? Ты вписался в блудняк за мелкий прайс? Тогда в чем огорчение? Ты так всегда делаешь.

— За что я тебя люблю, Керф, так это за скромность запросов. Тебе не нужны деньги, а только лишь подробности. И да, ты снова прав. За это я тебя тоже люблю.

Невидимка, поименованный Керфом, шагнул из-за столба к командиру, остановившемуся напротив входа. Сделав два шага, тут же оперся на меч, столь же длинный, но выглядящий куда более пропорциональным — владелец был выше командира на голову, хоть и малость поуже в плечах. Ласково, будто на любимого ребенка, посмотрел на Мартина сверху.

— Деньги тоже нужны. Но сам посуди, на что их тратить в этой дыре? А подробности ласкают слух и будоражат разум. К тому же, когда я стану совсем старенький, и не смогу поднять меч, то поселюсь где-нибудь в подобном месте, и буду зарабатывать рассказами о прошлом. А какие рассказы без мелочей?

— Будто суп без перцу, — кивнул Мартин, подняв взгляд. — Однако если не возражаешь, то расскажу внутри. Не хочу по два раза окунаться в одно и тоже дерьмо.

— Ты командир, — легко согласился мечник, пожав плечами, — поступай, как знаешь. Все равно, тебе же потом отдуваться.

— Утешил! — выдохнул Мартин.

— Если хочешь описать Керфа одной фразой, скажи, что он отлично утешает.

* * *

Марселин вела их переулками, настолько хитрыми и запутанными, что Лукас пытавшийся запоминать дорогу (мало ли!), через полчаса мог разве что указать примерное направление, а через час не был способен и его угадать.

Перед глазами мелькали стены, то кирпичные, то заштукатуренные, а то и настолько облезлые, что и не понять, из чего сложена та преграда, что проносится сбоку.

Заборы, то высокие, то низкие, то надежные — будто крепостная стена, то хлипкие, чуть живые, из неошкуреных горбылей, кое-как приколоченных или привязанных к направляющим. Такие раскачивались под их весом, словно мачты в штормы — с одного Лукас сверзился, чуть не сломав руку — отделался ушибом и разбитым лицом.

Но времени на переживания не было. Нужно вставать и бежать. И бежать…

Мейви с разбегу врезалась в Марселин, чуть не сбив ее с ног.

— Не терпится меня завалить? — воительница обернулась, погладила циркачку по щеке. — Ты мне тоже понравилась с первого взгляда, сладкая девочка!

Та, зашипев, будто змея, отпрыгнула.

Марселин засмеялась. Громко, искренне, откинув голову… На шее виднелись белесые полоски старых шрамов — кто-то неумело, но старательно, пытался отрезать ей голову ножом с очень коротким клинком. Скальпелем, что ли?

— У тебя давние счеты с медикусами? — не сдержал любопытства Изморозь.

Марселин хлопнула глазами, дернула подбородком…

— Проще сказать, с кем у меня нет долгих счетов. А теперь, дружочки, мы полезем наверх!

Лестница была чудовищно длинна и столь же чудовищно стара. Она провела под солнцем и дождем лет тридцать, не меньше! Древесина рассохлась, покрылась глубокими трещинами, пошла спиралью… Ступеньки держались на честном слове — половины гвоздей не было, кое-где болтались обрывки веревок — хозяева, не мудрствуя, подвязывали. Конец лестницы упирался в облака… Конечно, немного пониже — опирался на карниз, а там, в паре локтей от края — приоткрытый лаз на чердак.

Лукас оглянулся. Надо же! Он в этой части Сиверы никогда и не был! Тут даже крыши были не плоскими, а скатными — по образцам, принятым в Империи — здесь-то серьезного снега не бывало отродясь, почти все зимы ограничивались дождями.

— Наверх?

— Можешь оставаться здесь.

Марселин полезла первой. Лестница чуть слышно поскрипывала. Лукас подпер ее плечом, ухватил плохо обструганное дерево руками, хотя и понимал, что удержать, в случае чего, он не сможет. Тут бы Рэйни на каждую тетиву [тетива — это одна из двух длинных хреновин, к которой приколочены ступени], тогда бы лестницу и тараном не пошевелить! Изморозь поднял взгляд. С одной стороны, прежний наряд был откровеннее, но и в нынешнем есть определенные плюсы…

Примерно на середине пути, одна из ступенек оторвалась под сапожком воительницы, закачалась на веревочной петле. Что-то за спиной увесисто упало — то ли шматок грязи, то ли кусок ступени.

— Давай, девочка! — крикнула сверху Марселин, добравшись до карниза.

Мейви чуть не наступила Лукасу на пальцы — еле успел отдернуть.

— Не захлебнись слюной!

Циркачка взлетела по скрипучей лестнице, словно белочка, не забывая при этом, придерживать юбку. Изморозь ощутил как у него пламенеют уши…

— Давай, студент, мы ждем! Она тебя выдержит, мы же залезли!

Лукас мысленно выругался — легко им кричать! В каждой весу — как половина его! Под ними-то, с чего ломаться! Преодолевая трусливую дрожь в руках, он взялся за выглаженную тысячами ног ступеньку, наступил на еще одну…

И полез, ощущая, как лестница трясется в такт его перепуганному сердцу. Одна ступенька, вторая, третья… Лукас так задирал голову, чтобы не посмотреть вниз даже случайно, что заболела шея…

Вдруг его ухватили за шиворот, потащили вверх. Изморозь взвыл от боли, приложившись коленом о порог чердака.

— Никогда бы не могла подумать, что такой горлохват как ты, может так сильно бояться высоты, — покачала головой Марселин. — Тебя же колотит, как старуху при смерти.

— Я… — прохрипел Изморозь, лежа на спине и пытаясь восстановить дыхание, —… я не высоты боюсь. Я пиздануться опасаюсь. Видел раз, как стенолаза размазало, вот и запомнил на свою беду…

— Пока летишь, не страшно. А потом уже плевать, — рассудочно произнесла Мейви, присевшая перед беднягой на колени. — Нас специально на сетку падать заставляли, чтобы осознали, что и как.

— Никогда не пойду в циркачи, — выплюнул Лукас, перевернувшись на живот и встав на четвереньки.

— Ты и так смешной, — похлопала его по плечу Марселин. — И раз все в сборе, побежали дальше. Потом поплачем, время найдется.

И снова перед глазами закрутилась блядская карусель. Только на этот раз, не стены и не заборы, а чердаки!

То чистые и просторные, с огромными окнами и дверцами на новеньких засов и с крепкими замками. То иные — заваленные хламом, пыльные или с лужами, но с неистребимой голубиной вонью, липкими лохмотьями паутины, кривыми занозистыми балками, ржавыми скобами, полуразложившимися крысиными и птичьими трупиками…

Одно было хорошо во вторых — запирались они на хлипкие засовчики, выбиваемые с полупинка и на такие же задвижки, болтающиеся на деревянных осях. А то и вовсе не закрывались — хозяева здраво рассуждали, кто ценностей там нет, красть нечего, а воры от злости еще и морду набьют!

Наконец,