вспомнишь! Нашел, что вспоминать, мать твою!

— Господа, господа, — миролюбиво оборвал зарождающуюся свару Хото, — а ну-ка, позаваливали ебла, будьте любезны. Нашли занятье по душе — в кишкам чужих копаться! О своих подумайте!

Подчиненные благоразумно грызню прекратили, переглянулись неодобрительно. При чем тут кишки, право-слово? Тому, с кинжалом, телега голову колесом раздавила — так и хрупнуло яичной скорлупкой. О мозгах же разговор, не о внутренностях! Нет, командир у них, хоть и орел, но все странноватый. Очень невнимательный! По сторонам не смотрит! Надо же, брюхо с башкой перепутал. Совсем ведь разное!

Хото, уловив мысли бойцов, только покачал головой. Простые люди, дети деревень и сел… Ладно, надо играть теми картами, какие на руках, а не выпрашивать лучший расклад.

Из Сиверы, чуть не ставшей захлопнувшейся крысоловкой, они вырвались. Вырвались, впрочем, слово громкое, с перебором. Выехали тихо и чинно. Никто из них даже оружия не обнажил, хоть Бьярн и возился под мешками, искал свою любимую ковырялку. Ругался, разумеется.

Разорванные в клочья наемники даже не хрустнули под телегой — после того, как по ним пробежалось человек триста, целых костей в телах не осталось. Ну кроме головы того, с кинжалом

Первую лигу по Восточному тракту преодолевали долго — выехав за ворота, почти сразу уперлись в беженцев. И увязли. Сиверцы запрудили дорогу плотно — не объехать, по обочине не протолкаться, как грози, как не рви глотку и не размахивай кнутом.

Но Хото и сам не спешил, и бойцам не дал всласть поорать. Никчемушное баловство, так, глотку размять.

— Вы, друзья мои, вроде и умные, а всяко дураки!

«Друзья» переглянулись, но обижаться не стали до поры — пусть объяснит сперва, может, и вправду, где-то недопоняли мелочушку какую важную, все с ног на голову ставящую.

— На себя поглядите. Потом на меня. Мы с вами хоть немного похожи на важных персон, в честь которых надо погоню устраивать? С конями, криками, ловчими соколами?

Бригг заржал. Рош тоже не удержался от хмыканья.

— Вот, сами прекрасно понимаете. Не будет погони за нами, как и за прочими. Попались бы в городе, могли до утра и не дожить. А так, кому мы нужны. Сбежали и сбежали. О другом думать надо. К прежней жизни возврата не будет. Так что, едем не спеша и думаем, куда, собственно, мы едем. Заодно прикиньте, есть ли места, где вашему появлению будут искренне рады, и на плаху не потащат, а выставят стаканчик-другой.

Бойцы тут же погрузились в раздумья. Командир же, в который раз проявивший подлинно нечеловеческую мудрость, завалился на мешки, рядом с погребенными под ними Бьярном, закрыл глаза.

До ближайшей развилки трястись еще долго, в лучшем случае, в темноте проезжать будем. Хватит времени и подумать, и подремать.

А то последствия долгой пьянки хоть и слегка вышли из тела за счет беготни и треволнений, но все же не бесследно.

Снова заблажил Бьярн, почуял паскудник, что возле него свободные уши обнаружились. Волей-неволей, Хото прислушался — благо, бредил рыцарь завлекательно, рассказывая неведомому другу-сортанику некоторые перипетии трудной солдатской жизни.

— Помнишь, Мартин, как ты хвастался, что среди трупов ночевать пришлось? Ну ладно, не хвастался, рассказывал. Прости старика, совсем из ума выжил, вот и путаю кто что говорил. Но помню же, помню! Шарм брали. Долго брали! Кучу ребят под стенами положили. Но все же одолели! И что? Что-то! Тридцать семь человек пленными! Ну и крестьян с сотню, но тех кто считал? Ну да, с крысами земляными все просто — порубили, да в ров. А с наемниками так просто не вышло. Их всех, на одном дереве! Тридцать семь человек! И висят, понимаешь, как раз над тем павильончиком, где моему копью жить выпало. А больше негде! Мы же все спалили, пока осада, пока штурм… Сам же знаешь, Мартин, зачем переспрашиваешь… По ногам у них течет, вороны глаза жрут… Уж я как привычен, да и то неуютно спать. Вышел среди ночи — луна яркая, звезды горят… И тут ветка ломается, и десяток трупов на крышу падает. Троих моих ребят до смерти привалило, а один с ума сошел… Так мы Вилвольта и не довезли до суда, к тому же дубу копьями приколотили…

Бьярн замолчал так же внезапно, как и начал говорить.

Хото привстал на телеге, потряс головой.

Обернулся Бригг, сменивший напарника на вожжах.

— Жуть-то какая!

— Неудивительно, что старик слегка не в себе. Я бы тоже ебанулся, упади на меня десяток висельников.

— А разве еще нет? — удивленно спросил Рош, идущий рядом с телегой. — Вся Сивера говорит, что Хото Высота, тот еще сумасшедший. Даже Дюссак предупреждал! Смотрите, мол, осторожнее! А то укусит!

— В лоб дам, и уши отрежу, — хихикнул Хото, — Сивера много чего говорила, и что с ней стало?

* * *

К небу тяжелыми комьями поднимался дым от пожарищ, летела ввысь сажа. Вороны ткали черно-сизыми крыльями из дыма и облаков темные, наполненные дождем тучи. Сбивали в непроницаемое грозное полотно, готовое залить город водой, разразиться молниями. Смыть кровь, заглушить стоны и крики…

Мастер Дюссак, су-шеф городской стражи Сиверы умирал, лежа в грязи. Ткнули копьем в живот не сразу. Сперва скрутили, поставили на колени. И перебили на его глазах остатки стражи. Тех, кто поверил командиру, что с Островами можно договориться. Что не только Ратту это удалось.

А потом, когда пришло осознание, что чуда не произойдет, и все случится здесь и сейчас, его ударили.

И бросили умирать посреди площади, заваленной трупами. Боли не было. Одна лишь обида на самого себя. Не успел, не смог, не справился. И оттого умирать было еще тяжелее.

Но все же пришлось.

Глава 12

Перекрестки

Возвращаться на постоялый двор не хотелось. Но приходилось! Не ночевать же под кустами, в грязи — еще и трезвым?

Ноги отказывались слушаться. Заплетались, спотыкались и вообще вели себя самым предательским образом! Будто не носили до сегодняшней ночи сорок с лишним лет своего хозяина по земле и воде. А может, оттого и взбунтовались, что покоя хотели, до смерти устав? Кто знает…

Возможно, это и не ноги были во всем виноваты. А просто состояние было такое. Или напиться, или жениться, или сигануть в ближайший колодец, да там и утопнуть. И чтобы нашли не сразу, а как слегка подтухнет, загадив всю воду… Оставить напоследок добрую память!

Короткая улыбка пробежала по потрескавшимся губам, словно перерубленными давним, плохо зарубцевавшимся сабельным шрамом — отчего улыбка казалась оскалом медведя — шатуна, который посреди ледяной голодной зимы наткнулся на зазевавшихся охотников. И искренне радуется нежданной встрече.

Да и сам человек был на удивление похож на бурого хозяина северных лесов. В полумраке — вылитый! С перепугу и кучу навалить можно.

Только не бывает медведей, которые ходят по дорогам и тропинкам, в броне, с мечом и парой кинжалов на поясе. Медведи, они все больше на клыки и когти полагаются!

С другой стороны, людская природа хитроумна и горазда на всякие выдумки — и возможно, где-то или когда-то, подобный уникум существовал. Долго ли, побрить зверюгу, изрядно поморить голодом — чтоб кольчуга не лопнула, приклеить черную густую бороду, да приучить ходить исключительно на задних лапах. С третьей — четвероногих людей на свете тоже хватает. Ночью, у каждого кабака по дюжине!

Одно, впрочем, не под силу даже самому искусному дрессировщику! Мохнатые-то, все больше рычат, урчат, фырчат и ревут. Человек же ругался. Во всю глотку, весьма затейливо, с выдумкой и знанием превеликого множества затейливых оборотов.

На улицах благословенной Ланексы, согласно принятому Ратушей закону, сквернословить запрещалось. Кроме вовсе уж редких случаев, когда иначе — ну вот совсем никак!

Именно об этом и хотел напомнить стражник, до чьего слуха донеслась отборная брань. Он даже высунулся из-под своего черно-белого навеса.

Стражника ждали дома жена, два сына и лапочка-дочка. Делать же замечание здоровенному «чумному дворянину» [ «Чумные дворяне» — калька с событий в Англии 14-го столетия, когда после ухода Черной Смерти, в рыцари назначали всех, кто готов мочить лягушатников, и чей доход в год — больше 15 фунтов. С аналогичных событий в этом мире прошло около 150 лет, и их заведомо считают фуфлыжниками — с бумагами на титул все нечисто — грамоты подделывают все, кому не лень. Впрочем, настоящая грамота или нет — не столь важно, когда меч настоящий], пребывающему в явном расстройстве, значило, что семью можно больше и не увидеть. Дети будут долго плакать, любимая супружница уйдет к кузнецу Вавилье, а могильщик