class="p1">— Сами удивляемся.

Дюссак неловко, левой рукой, залез за пазуху, вытащил флягу, подал страждущему.

— Островные разбрелись по порту и городу. Морячки, само собой, ну и обслуга, кто свободный. Их таких много оказалось, даже слишком! — Дюссак скривился, забрал ополовиненную флягу у Хото, присосался. — В общем, как меня предупреждали, и как я говорил Фуррету. А потом, ровно в полдень, с их нефов залупили ракеты. С каждого! Я еще успел удивиться, с какого перепугу фейерверк среди дня.

— А это был совсем не фейерверк…

— С одной стороны, совсем. С другой — сигнал к началу. Ну и полыхнуло. Островные были на каждом переулке, на каждом мало-мальски важном углу… Хитрые суки! Мало того, что часть команд у них была из переодетых наемников — островному моряком прикинуться нетрудно, все на волнах начинают. Так они еще в трюмы напихали арбалетчиков! Их там как крыс было! Только у крыс нету цагр и мечей. И бухту они заперли галерами. Вся мелкота, что рискнула выскочить, легла на дно. Даже «Оленя» утопили. С двух сторон зашли и херак, шпиронами в борт! Только хруст. Ну и бульк.

— И что дальше?

— А что дальше? Убили, значит, господина Фуррета нашего…

— Что⁈ Как «убили»⁈

Конечно, Хото отлично понимал, что Фуррет тоже человек. Но все же оставалось ощущение, что он бессмертен. Этакий деревянный идол из Пустошей, которому мажут харю печенками свежеубиенных жертв…

— Островные взяли «Якорь» штурмом, вырезали тамошних чуть ли не поголовно. Ребята дрались всерьез, по колено в крови. Островных положили пару десятков. Вот и разозлили.

— И?

— Его повесили на вышке, на собственных кишках. У Островов всегда было плохо с шутками.

— Зато хорошо с фантазией, — Хото покрутил головой. — Ты вот меня прямо в ступор вогнал, даже не знаю, что и сказать.

— Ничего не говори. Сделай.

— Хочешь предложить мне в одиночку перебить всех островных? — прищурился Высота.

— А следом захватить власть на континенте, — устало ответил Дюссак. — Все куда проще. Сиверу Острова подмяли, тут и к гаруспику не ходи. Соответственно, всем друзьям покойного господина Фуррета в скором времени станет весьма грустно обитать в новой островной колонии. К тому же до меня дошли слухи, что на Островах очень не любят Ловчих.

Дюссак выставил раскрытую ладонь перед собой:

— Не напоминай, что ты всего лишь загонщик. Думаешь, им важны оттенки?

— Не важны, — согласился Хото, — совсем не важны. Значит, предлагаешь бежать. И как можно быстрее…

— Ты всегда был смышлен! Именно так. И чем быстрее, тем лучше. Но обязательно прихвати с собой буйного старикашку. Он способен устроить кровавую баню в самое неподходящее время. И весьма осложнить процесс капитуляции.

— Решил лечь без боя под островных?

— «Без боя» уже не получится, — Дюссак кивнул на окровавленный клинок, — мы показали, что можем и грызануть.

— Все равно, как-то вот так все неожиданно. Вчера был вторым в городе, а сегодня — мальчик на побегушках у какого-то занюханного рыбоеда с просоленной жопой?

— Какая разница северянину, что решил сиверянин? Лучше уж сдаться на каких-то условиях, чем смотреть на то, что станет с городом, если Острова распустят войну. Император далеко, забот у него хватает и без нас. Кавалерия на выручку не прискачет, не вывернет из-за холмов, атакуя с солнцем за спиной… Окрестным бономам тоже плевать — они мордуют друг друга за лужки с лесками, и уж никак не полезут в драку за вольный город. Их предел — растащить мелочевку, которой побрезгуют Острова.

— Предпоследние времена настали, — Высота подытожил печальные выкладки Дюссака. — Прежний порядок скатился в глубочайшую жопу. Всем на все насрать и наплевать.

— Именно так. Но нам тут жить дальше. Думаю, теперь ты меня не будешь осуждать с прежним жаром.

— Буду. Ты так смешно вращаешь глазами, будто хочешь перехватить мне глотку.

Дюссак хохотнул. — Не хочу.

— На твоем месте я бы зажег Сиверу со всех восьми сторон и поплыл бы грабить Острова, но я на своем месте, а ты на своем. Бьярн хоть живой? А то, помнится, та рыжая красотуля с рожками нарубила ему плечо в котлетину.

— Живой! Эта ветхая сволочь и нас с тобою переживет. Толком встать не может, и рука плохо слушается, но ругается отчаянно.

— Значит, выживет. Слушай, а не проще старикашке щелкнуть в спину из арбалета? А то таскай его с собой, мучайся.

— Можно и щелкнуть, — кивнул Дюссак, — но в этом случае, мы нарушим последнюю просьбу господина Фуррета. Не скажу, что буду из-за этого плохо спать, но не хотелось бы нарушать слово.

— Какие мы блаародные стали! — хихикнул Высота. — Вроде бы и не циркачек валяем, а императриц.

— Можешь отказаться, я не обижусь. Все знают, что ты не любишь белобрысого.

— Его никто не любит. И, конечно же, я не откажусь. Хоть вы и сволочи, но все же свои.

— Благодарю, — коротко кивнул Дюссак, — Бригг и Рош помогут выбраться из города. Отпустишь ребят, когда сочтешь нужным. Они тоже не местные, если что, в Сиверу особо не будут стремиться. Будешь ребятам за мать и отца.

— Только сразу говорю, — Хото упер взгляд в дремлющего громилу, — я буду стараться быть хорошей матерью, но сиська у меня всего одна.

Дюссак покачал головой:

— Высота, тебе уже говорили, что иногда ты удивительно мерзок?

— Говорили, конечно! Я же говорю истинную правду, а пророкам суждено страдать.

— Рош, — представился внезапно проснувшийся подручный, протянул ладонь, — я за главного. В паре, — тут же поправился он. — Бригг снаружи. Следит.

Хото пожал руку, кивнул бойцу:

— Сработаемся!

— А вам деваться некуда. За работу, господа, пока нас всех тут не накрыли.

* * *

Лукас, как завороженный, смотрел на падающий клинок. А меч, обжигающе сияя в лучах неяркого осеннего солнца, все падал и падал. И никак не мог упасть… Вязко, словно в воде, бежали люди… А потом, словно кто-то дернул за веревочку и все ускорилось до невозможности.

Тяжелый клинок со свистом врубился в плоть. Кровь хлестанула из перерубленного одним ударом плеча. Жертва — местный рыбак — даже имя можно вспомнить, если в память зарыться, вечно пьяный, вечно грязный, упал на олени, хватаясь за обрубок. Следующий удар нанес телохранитель дожа. Хороший удар, меткий! Голова рыбака с распяленным в крике ртом, отлетела, упала в лужу, обдав все вокруг брызгами, покатилась по воде, делая ее красно-грязной.

— Ааааа! — завизжали циркачки, которых обдало горячими каплями — будто подогретым вином окатил пьяный и щедрый клиент… Зарычал Торвальди, учуяв свежую кровь. Рванулся к убитому, раскачиваясь на бегу, неловко размахивая связанными передними лапами. Завопил поводырь, пытаясь ухватить кожаный ремень, вырвавшийся из рук и волочащийся по земле.

— På kniven! [На ножи!] — взлетел над перепуганной толпой боевой клич Островов.

Островных вообще как-то резко стало очень много! С перебором! Полезли из каждой щели, будто тараканы!

Мечи, кинжалы, арбалеты, тяжелые ростовые щиты (и не поленились же, притащили, не погнушались возможным и заведомо жалким сиверским отпором). Все шло в ход, всем убивали. Ради одной цели — больше страха, больше паники, больше смерти! På kniven!

Изморозь забился под телегу, и сам не поняв как. Мудрое тело спряталось, не позволив рассудку долго прикидывать что и как — пока размышляешь, голову смахнут к херам гиеньим. Рассудок, впрочем, свое взял, отыгрался, когда пришло понимание, что прямо здесь и сейчас никто Лукаса не убьет. Если прям совсем уж не повезет, конечно! Островные были заняты толпой — искать перепуганных мышек в норах они будут куда позже!

С одной стороны, с площади требовалось убираться. И как можно быстрее! Мало кто решит заглянуть под телегу! А ткнуть мечом или копьем — дело нехитрое!

С другой же — островные, будто на бойне, убивали всех, кто подвернется, без малейшей искорки жалости. Не глядя, ребенок ли, женщина. Конечно, кое-кого Лукас и сам бы зарезал с удовольствием, но все же, личная месть — это одно. А безжалостное и бессмысленное убийство… Изморозь жил тут не первый месяц и даже как-то сроднился с этим суматошным, жадным и глуповатым городом, летом выжариваемым до костей, осенью же покрытым липкой оранжевой грязью по самые ноздри. И вроде надо было бы вмешаться…

Но с третьей стороны, прямо перед глазами Лукаса — руку протяни, коснешься, мучительно отходил, загребая грязь скрюченными в агонии пальцами, портовый грузчик. По его внутренностям, выпавшим из вспоротого живота, топтались люди, а бедняга все никак не умирал. Лежать рядом Изморози совсем не хотелось. А именно это он бы и получил, кинувшись в безнадежный бой. Нож-складничок и повадки ночного воришки —