Подрывные листовки троцкистов и оппозиции были студентам нев новинку. Их находили и в общагах, и в столовках, иной раз пришлепнутыми кстене, иной раз пачками с призывом «Раздай товарищам». Многие сочувствовали,многим было наплевать. Иной раз вспыхивали митинги, а другой раз можно было заметитьстудента, несущегося в уборную с листовкой в кулаке. В этот раз студенты вродебы воспламенились сперва, начали выкрикивать: «Долой!», «Позор!», но потомнашлись шутники-пересмешники – уж как не поидиотничать вечером переддевочками? – которые стали умножать: «Двойной долой!», «Тройной позор!»,«Долой в квадрате!» «Плюс позор в кубе!». Пошел хохот. «Вот так алгебрареволюции!» Настроение сегодня было явно не очень-то политическим.

Между тем Коммунистическая была уже заполнена до отказа.Стояли в проходах и дверях. Среди опоздавших был ассистент профессора Градова,молодой врач Савва Китайгородский. Его затерли в проходе, и он дрейфовал, покане приткнулся в уголке, где можно было даже слегка опереться плечом о стену.

* * *

Поэт Сергей Третьяков был уже на сцене, но Савва туда несмотрел. Взгляд его выискивал нужное лицо в зале. Наконец нужное лицо былонайдено – Нина Градова! Пусть, как всегда, со своим остолопом, но зато это онавоочию! «Вхожу я в темные храмы, совершаю свой бедный обряд...» Молодой врачтоже не был чужд поэзии, хотя застрял на символистах и дальше не желалпродвигаться.

Амфитеатр рыкнул, разразился, притих. Популярный СергейТретьяков, друг Маяковского, вышел к краю сцены – читать. Он был очень большогороста, не ниже самого Маяка, однако внешностью трибуна не обладал, скорее ужбыло в нем что-то общее с людьми типа Саввы Китайгородского, интеллигентными:очки, костюм-тройка... У Маяковского это всегда был «костюмище»; у Третьякова –костюмчик. Поэтому и лефовский напор выглядел в его исполнении немногонеуместным: эти рычания и взмахи кулакастой рукой.

В общем, он читал:

Корень квадратный

из РКП!

Делим на:

Вперед! В упор глаза!

Жми! И ни шагу назад!

Плюс:

Электрификация!

Смык!

Тренаж!

Плюс:

Мы хотим, чтобы мир стал —

Наш!

Минус:

Брех!

Минус:

Грязь!

Минус:

Дрянь!

Равняется:

Это

Путь

Октября!

Финальный выкрик ударного стиха выгодно подчеркивал корневуюрифму «гря» – «ября», чем поэт явно гордился, не задумываясь о двусмысленности,возникающей при сопоставлении слов. Филфаковцы восторженно взревели: «Браво,Сергей! Браво, ЛЕФ!»

Стоявшая рядом с Саввой «литдевочка» – подбритый затылок,длинная косая челка, вот коняга! – повернулась к нему:

– Вам нравится?

Савва пожал плечами. «Литдевочка» рассмеялась:

– Мне тоже не очень. Какая же это алгебра? Чистая арифметикадля четвертого класса!

Толпу качнуло. Ее бедро прижалось к его бедру. Прошел весьманеуместный ток. «Литдевочка» усмехнулась с притворным смущением:

– Простите.

Савва заерзал, пытаясь создать пространство между двумяразнополыми телами.

– Да, так тесно...

В своем ряду Нина теребила Семена за рукав.

– Ну, вот такая поэзия тебе ближе? Ну, скажи, Семка, ну!

Мне это очень важно!

Стройло забасил пренебрежительно в своем «пролетарском стиле»:

– А-а-а, говна. У меня вот мочпузырь щас лопнет, пойдуотолью.

Он стал пробираться через ноги соседей к выходу. Нина успелашепнуть ему вслед: «Милый, постой!» Он обернулся, гаркнул «Кончай!» – потомогрызнулся на недовольных студентов:

– По ногам, говоришь, хожу? А что же, по башкам, что ли,вашим ходить?

* * *

Стройло вошел в просторную, с высоченным потолком,облицованную кафелем уборную старого университета и увидел стоящего у окнамолодого человека в полувоенной одежде, который, возможно, его-то тут иподжидал. Взялся за свое дело. Молодой человек приблизился.

– Стройло, салют!

– Физкульт-привет! – ответствовал Стройло, отряхиваясь.

– Заскочим в партком? – спросил очень положительныймолодой человек.

– Айда! – сказал Стройло, завершая диалог полностью встиле своего поколения.

Комната парткома была по масштабам ничуть не меньше уборной.Народу там в этот час не было, только в глубине у настольной лампы сиделчеловек средних лет, перебирая бумажки. Царил со стены из богатого багетаВладимир Ильич Ульянов (Ленин).

При виде вошедших юношей сидящий встал и пошел навстречу.

– Здравствуйте, товарищ Стройло! Давайте сразу быка за рога.Сколько человек было последний раз на заседании кружка?

– Девятнадцать, товарищ комиссар, – четко ответилСтройло, отстегнул клапан и вынул бумажку. – Вот список.

Комиссар взял список, прочел несколько фамилий вслух:«Альбов, Брехно, Градова, Галат...» – сунул список в карман и крепко пожал рукуСтройло.

– Спасибо, Семен! Большое, очень нужное нам всем делоделаешь!

С просиявшей и оттого несколько истуканистой физиономиейСтройло вытянулся.

– Служу трудовому народу!

* * *

В аудитории тем временем Сергея Третьякова сменил СтепанКалистратов – мятая вельветовая блуза, закинутый за спину шарф, непокорная, чтоназывается, «есенинская» шевелюра. Как всегда, было неясно, насколько пьянСтепан в данный момент – порядком, основательно или почти «в лоскуты». Так илииначе, он читал с мрачным вдохновением:

Гудки вблизи и в отдаленье.

Земля пустынна и плоска.

Одно лишь вахтенное бденье,

Ни ангельского голоска...

Нам остаются в утешенье

Ночных трактиров откровенья

Да «Арзамасская тоска»...

Нина Градова смотрела на него завороженно. Степан нравилсяпублике, особенно девушкам, пожалуй, даже больше, чем Третьяков. Каждый егостих сопровождался восторженными аплодисментами.