Нинка хохотала в его руках. «Ну, не счастье ли, –мелькнуло в Степкиной башке, – держать в руках такую хохочущую, вотименно, нимфу?»

Нимфа, увы, тут же выскользнула, отстранилась.

– Ты, Степан, неисправимый декадент и богемщик!

«Ну, что ж, – подумал он, – нельзя же век держатьв руках такую хохочущую и полную небесного огня». И за этот миг спасибо,Провидение.

С лестницы солидно спускался пролетарий Семен Стройло.

– А ты все еще с этим Стойло? – усмехнулся поэт.

Нинка немедленно разозлилась:

– Не Стойло, а Стройло, от слова «строить», с вашегопозволения!

Тут же она прилепилась к своему избраннику и далее вниз полестнице путешествовала, как бы частично свисая с его плеча, что давало ейвозможность иной раз оглядываться на обескураженного Степана.

И все-таки спасибо тебе, Провидение, подумал поэт.

Мимо валили люди из Нинкиной группы. Среди них выделялсямужчина за тридцать, львиная грива, теоретические очки: Альбов.

– Акция удалась, – коротко резюмировал он.

* * *

Под утро к агонизирующему в приемной роддома ГрауэрманаНиките Градову вышел дежурный врач – уже было известно, что роженица – женакомдива, сына профессора Градова, – и сообщил, что родился сын. И вес, ирост основательные, бутуз что надо. «Так что идите домой, товарищ комдив, поспитеи приезжайте пополудни, мы вам покажем вашего первенца».

Никита, ничего не соображая, в распахнутой шинели, всдвинутой на затылок буденновке, вышел на улицу, зашагал куда-то, почему-то всеускоряя шаги, резко срезая углы, хватаясь за водосточные трубы. Одна, ржавая,прогнулась под его рукой.

Арбатские переулки были пустынны и темны, только далеко вперспективе слабо светилась витрина, и там был виден большой глобус. Этотглобус как бы вдруг взвинтил комдива, он весь встряхнулся и осознал всю этуночь, в течение которой любимая женщина, страдая, родила ему сына.

– Сын родился! – заорал он вдруг и побежал понаправлению к глобусу. В витрине он видел свое приближающееся отражение,разлетающиеся полы длинной шинели, блестящие высокие сапоги. Он выскочил на Арбат.За крышами виднелся уцелевший крест небольшой церкви. «Сын, сын... родилсясын!» Он перекрестился, раз, другой, но потом отдернул щепоть ото лба, от своейкрасной звезды. Тогда вытащил револьвер и пальнул в воздух. Ура!

– Не стреляйте! – послышался голос поблизости. Никитапосмотрел и увидел в подворотне фигуру старика с палкой в руке. Дворник, должнобыть.

– Не бойтесь, ничего страшного, просто у меня сын родился,Борис Четвертый Градов, русский врач.

– Все-таки это еще не повод, чтобы стрелять, – сказалстарик, вышел из подворотни и прошел мимо Никиты, оказавшись вовсе не стариком,а средних лет странным господином с тростью, в старомодном дорогом пальто.Поблескивали крутой лоб и лысая макушка. Просвечивая, трепеща, вилась вокругэтих фундаментальных высот эфемерная золотовато-серебристая флора. Уж не Андрейли Белый?

Под вечер погожего октябрьского дня – бабье лето в полномразгаре! – инструктор районного Осоавиахима Семен Стройло поджидал НинкуГрадову в кабинете наглядных пособий, что располагался на втором этаже Домакультуры Краснопресненского района.

Луч солнца, падающий через узкое окно, подчеркивал обилиепыли, лежащей на пособиях и тренировочных материалах, гранатах, противогазах,парашютных ранцах, а стало быть, он подчеркивал и некоторую ленцу уважаемоготоварища инструктора.

Семен всю эту туфту терпеть не мог, ни черта в ней непонимал. Пост свой он получил в порядке «выдвиженства» как человек снезапятнанной анкетой, однако долго здесь задерживаться не собирался: впередибольшая дорога. Пока что он был доволен – работа не бей лежачего, а главное,ключи от трех кабинетов, большое удобство для встреч с девчонкой.

В середине комнаты на столе, демонстрируя свои железныекишки, стояла продольно распиленная половинка станкового пулемета «максим». Настенах висели пропагандистские плакаты, по которым иногда Семен все жепроходился тряпкой. Гигантский пролетарский кулак дробит английский дредноут,похожий на жалкую ящерицу: «Наш ответ Керзону!» Косяк дирижаблей в небе подсиянием серпа и молота: «Построим эскадру дирижаблей имени Ленина!»...

В комнате было жарко. Семен лежал на кушетке в одной майке сэмблемой «Буревестника». Он курил, отпивал из горлышка портвейн «Три семерки» –папаня именует этот напиток «три топорика» – и читал замусоленную книжонку«Принцесса Казино».

Вот она придет, зараза, думал он, увидит, как я тут лежу водной майке, пью напиток, читаю бульварщину, и восхитится – ах, какой простой,какой свободный! Зараза такая!

Роман с профессорской дочкой, изнеженной Ниночкой Градовой,с одной стороны, восхищал Семена Стройло, с другой же стороны, по-страшному егораздражал: приходилось как бы постоянно играть роль, навязанную емувоображением избалованной фифки. Она увидела в нем идеал пролетария, простого,свободного, без околичностей берущего в руки все имущество мира, потому что оноотныне принадлежит ему, он строит будущее. Значит, надо было постояннопоказывать простоту, городскую народность, уверенность и даже некоторуюкосолапость неторопливых движений, каменистость гиревых мышц. Между тем по сутисвоей Семен Стройло был скорее суетлив, извилист в мыслях, не очень даже имогуч физически, гири ненавидел. Короче, она смотрела на него скорее как наигрушку пролетария, чем на истинного пролетария, которым он в общем-то,несмотря на чистоту анкеты, никогда не был. Ни папаня, ни дедка матценностей несоздавали, происходя из марьинорощинских складских. Ну, в общем, обижатьсявсе-таки не приходится: девчонка сладкая, и польза от нее идет пребольшая,однако...

Из коридора, с лестницы долетел полет шагов – идет, зараза,минута в минуту!

Нина пробежала через вестибюль и всякий, кто встретился ей вобширном помещении, останавливался в изумлении: чего, мол, девица так сияет,откуда, мол, такой оптимизм на десятом году революции?

Уборщица хмыкнула ей вслед и кривым большим пальцем показаласторожу:

– Вишь, к инструктору на свиданку побежала!

Сторож чмокнул, утерся рукавом.

– Прыткая, гладкая... Эхма...

Нина пролетела по коридору, рванула дверь с надписью«Наглядные пособия». Ворвалась в комнату, потрясая свежим выпуском журнала«Красная новь».

– Семен, вставай! Лодырь! Смотри, мои стихи в «Краснойнови»!

Открыла журнал, облокотилась на полупулемет, с силой прочла:

Могла ли я в стремительных мгновеньях