Кирилл Градов вместе с большинством негодовал, вскакивал состула, потрясал кулаком, выкрикивая что-то уже не очень-то связное. Его распиралоблаженное, вдохновляющее чувство единства. Вот это и есть классовое чувство,говорил он себе, вот оно наконец пришло.

На задах собрания возле одного из ремонтируемых паровозовстояла группа гэпэушников во главе с Самохой. К этим «классовое чувство» вданный момент явно не пришло, потому что оно их никогда и не покидало. Ониделовито озирали аудиторию железнодорожников-партийцев, иногда перешептывались.Пока все шло, как задумано.

Из своего третьего ряда Кирилл Градов закричал в президиум:

– Требую слова!

Председательствующий поднял руку со звоночком. И жест, извук выглядели смехотворно среди ревущей толпы в паровозном депо. Наконец голоспредседательствующего пробился сквозь крики:

– Товарищи, внимание! Прения продолжаются! В спискезаписавшихся у нас сейчас очередь товарища Преображенского!

Преображенский, один из лидеров оппозиции, решительно встализ-за стола президиума и, заправив за спину, за ремень складки своей хорошегосукна гимнастерки, направился к трибуне.

– Требую слова в порядке ведения! – кричал между темКирилл.

Вдруг на платформу запрыгнули два парня в кепарях, по видускорее не рабочие, а марьинорощинские мазурики. Криво улыбаясь и распахиваяруки, они преградили путь оппозиционеру. Крепыш Преображенский мощно пыталсяпробиться к трибуне, парни же висели на нем, с ног не сбивая, но не даваясделать и шагу.

– Что за безобразие?! Негодяи! – кричал Преображенский.

Лошадиный хохот гулко разносился в ответ по гигантскому помещению.

Кирилл в этот момент вспрыгнул на платформу с другой стороныи занял трибуну.

– Товарищи, прошу минутку внимания! – что есть силызакричал он.

Собрание чуть-чуть утихло, хотя свист и шиканье все ещеслышались то там, то здесь.

– Товарищи, я молодой коммунист, – продолжалКирилл. – Единство партии – вот что для нас важнее воздуха! Предлагаюосудить раскольнические и высокомерно-вождистские действия товарищей Троцкого,Зиновьева, Пятакова! Предлагаю вынести резолюцию о прекращении дискуссии соппозицией!

Бурный подъем в зале. Огромное большинство кричало, сшапками в кулаках:

– Правильно! Довольно трепать партию! Трещины не допустим!Долой дискуссию!

Преображенский наконец отделался от своих «кепариков»,подошел к трибуне и стукнул кулаком.

– Что здесь происходит?! Организованная провокация?! Ятребую, чтобы мне дали слово!

Кирилл, не глядя на стоявшего вплотную к нему человека сбурно вздымающейся грудью, с потоками пота, катящимися по лицу и шее, закричалв зал:

– Предлагаю слова товарищу Преображенскому не давать!

Ответом был новый взрыв антиоппозиционных страстей. Долой!Долой! Долой!

Преображенский махнул рукой и пошел на свое место.

Собрание все-таки продолжалось еще не менее двух часов изакончилось ночью. Оппозиция была разбита в пух и прах.

Расходясь в темноте, спотыкаясь о рельсы, партийцы ещепродолжали переругиваться. Преображенский шел в группе своих товарищей имолчал. Почему-то этот ночной проход через железнодорожную территорию напомнилему что-то из дореволюционных, эмигрантских времен. «Нас выталкиваютотсюда, – думал он. – Мы становимся чужими. Как бы снова не оказатьсяв эмиграции». Обернувшись, он заметил издали юнца, который перехватил у неготрибуну. Отстав от товарищей, он подождал его.

– Градов, можно вас на минуточку?

Следы неподдельного вдохновения все еще как бы трепетали намолодом лице, если это только не были следы стыда, что вряд ли. Кириллприостановился.

– В чем дело, товарищ Преображенский?

Преображенский предложил ему папиросу, закурил сам.

– Скажите, неужели вы всерьез не понимаете смыслапроисходящего? Не понимаете, что оппозиция – это просто попытка остановитьСталина?

– Сталин борется за единство партии, и довольно обэтом! – парировал Кирилл.

Преображенский внимательно вглядывался в его лицо.

– Ваш отец – хирург Градов?

– Да. Какое отношение это имеет к дискуссии? – дернулсяКирилл.

Преображенский уронил папиросу и пошел прочь.

– До свидания, товарищ Градов, – бросил он необорачиваясь.

В тот вечер, когда Вероника и Никита Градовы отправились на«Мандат», в репетиционном зале Театра Мейерхольда проходило собрание труппы иактива. Актеры, занятые в сегодняшнем спектакле, были уже в гриме и костюмах,остальные – в модных кофтах и свитерах и, разумеется, в шарфах, длинных,разноцветных, брошенных на плечи, за спину, обмотанных вокруг шеи, – всеэто составляло впечатляющую гамму: дивная богема Москвы.

Что касается «актива», занимающего задние ряды, теснящегосявдоль стен и даже сидящего на полу в проходах, то большинство его состояло изучащейся молодежи.

Собрание, разумеется, только называлось собранием, на самомделе это было одно из редких «явлений Мастера народу».

Мейерхольд и Зинаида Райх только что вернулись изевропейской поездки. «Первая леди» была ослепительна и в чудном великодушномнастроении. Изделия высших парижских кутюрье, представленные сейчас в Москве,даже и зависти у театральных дам не вызывали, так космически были недоступны,одно лишь восхищение. В зале различались и жадные взоры мужчин, явно желавшихнавести беспорядок в роскошном туалете.

Мейерхольд, облаченный в серый, широкий, тоже чертовскизаграничный, «в селедочную косточку» костюм, являл собой некоторую сумрачность.Он уже узнал, что недавняя премьера «Ревизора» вызвала сущую свистопляскувраждебной прессы. Небрежно отмахивая фразы длинной кистью правой руки,почетный красноармеец Отдельного московского стрелкового полка рассказывал озаграничных впечатлениях.

В театрах Европы полный застой. Дальше Рейнгарда заграницане ушла. Постановки на уровне Малого театра, декорации примитивнореалистические. Полное отсутствие стиля, эксперимента. Не просто боязньэксперимента, но непонимание его смысла. Даже в Италии упадок. Театр Пиранделлоеле влачит существование на субсидиях.