Конференц-зал на третьем этаже забит работниками горкома ирайкомов, партактивом крупнейших предприятий. Кирилл Градов в своей вечнойзатрапезе, люстриновом «спинжаке» и ситцевой косовороточке, по внешнему видугораздо ближе к людям окраин, чем к холеным людям центра, и этим он чрезвычайнодоволен. Впрочем, старшие товарищи высоко ценят его теоретическуюподкованность, а к маленьким псевдодемократическим чудачествам относятсяснисходительно: у молодого человека впереди достаточно времени, чтобы постичьнеписаные правила партийного этикета. Державший речь секретарь МК как раз являлсобой идеальный тип растущего партийца середины двадцатых годов: сталинскогофасона френч, рыковская бородка, бухаринская всезнающая усмешечка.

– Товарищи, – говорил он, – оппозицияпредпринимает отчаянные усилия обратиться к рабочим через голову партии. Группаих лидеров явилась в ячейку завода «Авиаприбор», была предпринята попыткапрямого срыва партийных решений. Другие организовали собрание ячейки группытяги Рязанской железной дороги, и рабочие вынуждены были принятьпредседательство таких сомнительных товарищей, как Ткачев и Сопронов! Тамвыступал член Политбюро Троцкий. В ячейке Наркомфина выступал Рейнгольд.

Оппозиция также разослала своих гастролеров по заводам«Богатырь», «Каучук», «Морзе» и «Икар». С прискорбием следует заметить, чтоГосплан и Институт красной профессуры стали настоящими форпостами оппозиции, ихлюди совершают постоянные вылазки и агитируют рабочих Трампарка и ЗаводаИльича.

То же самое происходит в Ленинграде, но это сейчас не нашазабота. Главная задача коммунистов Москвы – пресечь все контакты вождейоппозиции с рабочими. Говоря откровенно, лучшим решением вопроса было быподключение органов ГПУ, но мы сейчас не можем пойти на это: подниметсястрашный вой. Сегодня мы должны разослать группы нашего актива по всемпредприятиям, где, по надежным сведениям...

Секретарь МК ухмыльнулся. «Красноречивая ухмылка, –подумал Кирилл, – сугубо чекистская, всесильная, наглая и темная ухмылка».Он вдруг почувствовал, что ненавидит этого человека, но тут же отогнал этопредательское «либеральное» чувство. Зачем видеть в нем гадкого человека,вообще отдельного человека? Это представитель партии, и сейчас у нас одназадача – не допустить раскола!

– ...По надежным сведениям, – продолжал секретарьМК, – вечером будут предприняты новые попытки срыва партийных решений.Товарищ Самоха, немедленно приступайте к распределению товарищей по группам.

Закончив выступление, секретарь МК спустился к массам,ответил на несколько вопросов, в основном отсылая спрашивающих к товарищуСамохе, потом с явным облегчением удалился во внутренние покои. Там, за дверью,мелькнул дивный, располагающий к отдыху диван.

Товарищ Самоха, жилистый чекистский оперативник втрадиционной кожанке, которую он явно донашивал со времен более веселых,деловито распределял путевки по заводам. Протянув Кириллу бумагу со штампомВЦСПС (узаконенная липа, на случай оппозиционных провокаций, будто МК и ГПУорганизовали обструкцию), он без церемоний сказал:

– Ты, Градов, со своей группой отправишься на объединенноесобрание тяги, пути и электротехники Рязанской жэдэ. Там к вам подойдут нашитоварищи из Управления. Положение напряженное. Могут появиться высшие вождиоппозиции. Среди рабочих там брожение, а всем известно, что Лев Давыдович натолпу действует гипнотически. Вы должны провалить их резолюции! Любымиметодами! Постоянный контакт с ГПУ! Как можно больше личных бесед с рабочими!Запоминайте колеблющихся. Все ясно?

Кирилл подумал: «Вот и моя война начинается, обходныеманевры, обманные действия, дымовые завесы».

– Все ясно, товарищ Самоха!

После раздачи путевок актив был приглашен на обед вгоркомовскую столовую. Делегаты отправились туда не без удовольствия: обещалисьразносолы вроде семги, тушеного гуся, заливного поросенка. Кирилл, однако,остался верен себе. Товарищи могут смеяться над уравниловкой, но мне с моимбуржуазным благополучным прошлым надо держаться своих принципов.

Он вышел из МК и на Солянке засел в дешевой столовке. Мясныещи, макароны по-флотски и кисель стоили ему меньше рубля, точнее 87 коп. Сидя уокна со своей едой, он смотрел на едоков в сводчатом зале столовки и в окна намосквичей, вся жизнь которых, казалось, вертелась вокруг трамваев: прыгают втрамвай, выпрыгивают из трамвая, смотрят на часы в ожидании своих «Аннушек» и «Букашек»,разбегаются с остановок, чтобы пересесть на другие трамваи. В Москве впоследние годы установилась почему-то немыслимая спешка, все бегут, впрыгивают,выпрыгивают, кричат друг другу «ну, пока!», «всего!»; и никто не догадывается,что сегодня произойдут события, которые, может быть, определят будущее странына данный конкретный период реконструкции.

* * *

Ранним вечером того же дня Вероника Градова, молоденькаякомдивша, сидела в сквере, что на углу Кузнецкого и Петровки. Весь день онаходила по лавкам, приценивалась, примерить, увы, ничего уже было нельзя, кромешляпок. В конце концов она даже купила себе кое-что, глубоко заветное, а именноконтрабандную польскую жакетку. Недавно как раз прочла сатирические строчкиМаяковского в «Известиях»: «Знаю я – в жакетках этих на Петровке бабья банда.Эти польские жакетки к нам привозят контрабандой» – и зажглась в своем Минске –непременно, непременно оказаться на Петровке и заполучить польскую жакетку. Невсе же время брюхатиной буду ковылять, скоро уж и обтяну жакеткой осиную талию,примкну к этой «бабьей банде» на Петровке. Сатирик, сам того не желая, изнегативного образа сделал какой-то клан посвященных, дерзких москвичек в«польских жакетках». Пока что все-таки придется пребывать в ничтожестве.

Она вдруг поняла, что ее больше всего ранит – отсутствие илиполное равнодушие мужских взглядов. Раньше у каждого мужчины при виде красавицыпоявлялось в глазах некоторое обалдение, и не было ни одного, буквально ниодного, который не посмотрел бы вслед. Теперь никто не смотрит, все утрачено,беременность – это преждевременная старость.

Она нервно посматривала на часы: Никита опаздывал, а БорисIV толкнул пару раз ножкой. Почему все так уверены, что будет мальчик?Градовская патриархальщина. Вот возьму и рожу девчонку, а потом брошу своегосолдафона и уеду в Париж, к дяде. Выращу француженку, звезду экрана, новуюГрету Гарбо... уеду с ней еще дальше, в Голливуд... Вот так когда-нибудь моелицо – ее лицо – вернется в эту паршивую Москву, как плакат Мэри Пикфорд на афишнойтумбе.

Ей стало не по себе, она приложила руку к животу подшироченным пальто, дыхание сбивалось. Не дай Бог, начну прямо здесь. За афишнойтумбой с именами Пикфорд, Фербенкса и Джекки Кугана, а также гимнастовЛарионова – Диаболло остановился извозчик. С дрожек соскочил военный. Она несразу сообразила, что это Никита.

– Ну, наконец-то! – вскричала она, когда онприблизился, весь в своих нашивках и бранденбурах.