Может быть, единственным человеком в аудитории, кто почти необращал внимания на поэта, был Савва Китайгородский. Он не отрывал взгляда отзадумчивого, будто светящегося изнутри лица Нины. Когда с ней рядом нет«пролетария», она немедленно меняется, вот именно так вот освещается, и именнов этом, в этом, милостивые государи, ее суть!

Шепот «литдевочки» по соседству отвлек Савву от этих мыслей.

– Вы знаете, Калистратов на грани разрыва с ЛЕФом!

Савва даже вздрогнул:

– Да что вы говорите? А как же революция?

Она с улыбкой посмотрела на него через плечо:

– Некоторым уже надоела.

Из публики кто-то бросил Степану букет цветов. С ловкостью,удивительной для вечно пьяноватого богемщика, он не дал им упасть на пол, а,подхватив в воздухе, прижал к груди и затем передал в первый ряд Нине Градовой.

Студенты выкрутили башки, весь зал высматривал, комудостался привет поэта. Нинины щеки пылали среди гвоздик. «Литдевочка» сказалаСавве прямо в ухо:

– А эту особу знаете? Молодая поэтесса Нина Градова.Говорят, что...

– Простите, – торопливо перебил ее Савва и сталпробираться к выходу.

Между тем к Нине, совсем уже не обращая внимания на ногиокружающих, возвращался Семен Стройло. Плюхнувшись на свое место, он, ни словане говоря, вырвал у нее букет и швырнул его за спину, выше по амфитеатру.

Степан в это время, с каждой строфой раздувая легкие всебольше и больше, гудел свое самое известное стихотворение «Танец матросов».

* * *

Глубокой ночью в доме Градовых не спал только могучий, нонежный душою молодой Пифагор. Стараясь не очень постукивать когтями по полу, онпрохаживался по пустым комнатам, освещенным лишь полосками лунного света из-заштор. Иногда он направлялся на кухню, вставал на задние лапы и смотрел внезашторенное окно. Наконец он увидел то, что так рьяно высматривал, побежал ковходной двери и сел рядом, тихонько скуля.

Повернулся ключ, вошла, вернее, пробралась Нина и сразустала снимать туфли – чтобы легчайшим полетом на цыпочках не разбудитьдомашних, а лишь навеять им мирные сны. Пес бросился к любимой сестрецеловаться. Она раскрыла ему объятия.

– Спасибо, Пифочка, что ждал и не залаял.

В сопровождении Пифагора она прошла через столовую игостиную и вдруг заметила, что в глубине кабинета горит маленькая лампа.Заглянула туда и увидела отца. В халате и шлепанцах он сидел на диване и читал«Новый мир» с «Повестью непогашенной луны».

Папочка, милый, любимый, тихо растрогалась Нина и хотела ужепройти к лестнице, когда он вдруг поднял голову и заметил две славных рожи:одна с большущими глазами, другая с большущими ушами. Он отложил журнал.

– Нинка, посиди со мной немного.

Она села на ковер у его ног. Он взъерошил ее короткуюгривку.

– Эта повесть, что ты тогда притащила... вот случайнопопалась... мда-с... В общем-то довольно абстрактное сочинение... хотя прижелании... – Так он мямлил некоторое время, но потом вдруг твердо сказал:– Ты должна знать, что я там не был. Я был отстранен в последнюю минуту. Иконечно, если бы я там был, то... Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Нина взяла его руку и прижалась к ней щекой.

– Понимаю, папка. Теперь я все понимаю. Я верю, что ты тамсовсем не был...

Он вздохнул:

– Увы, это не совсем так. Я расскажу обо всем позднее...но... они, конечно, считают меня чужим. Они продвигают меня на верха, как бызавязывают в один общий узел, награждают, но все же прекрасно понимают, что яим чужд, и вся моя школа, мы просто русские врачи, даже и молодежь вроде СаввыКитайгородского.

– Кстати, как он, этот Савва? – спросила Нина явнонебезразличным тоном.

«Как чудесно она о нем спросила, – подумал отец. –Хотел бы я знать, спрашивала ли когда-нибудь обо мне вот такая какая-нибудьдевчушка».

– О, – сказал он. – Савва – это будущее светило,поверь мне. Мы здорово работаем вместе над местной анестезией. Ему, знаешь ли,туго приходится: тянет семью сестры, а жалованье у молодых врачей мизерное.Подрабатывает на «скорой помощи».

– А что же он перестал... ну... у нас бывать? –спросила Нина, и отец опять восхитился, на этот раз какому-то чудному лукавствув ее голосе.

Он засмеялся:

– Ты прекрасно знаешь, лисица, почему. Потому что ты средичужих.

Она ласкалась к его руке, как котенок.

– Вот уж чепуховина!

Лежащий рядом Пифагор активно лизал ее ногу.

Сверху, из спальни, тихо спустилась Мэри Вахтанговна.Остановилась в дверях кабинета, глядя на мужа и дочь. Те не замечали ее.

– Эх, если бы мы все родились лет на пятьдесятраньше! – вздохнул профессор.

Нина вдруг воспламенилась, бросила отцовскую руку:

– Вот уж нет! Хочешь верь, хочешь не верь, но я счастлива,что живу именно сейчас! Что я молода именно сейчас, в двадцатые годы двадцатоговека! Все времена бледнеют перед нашим!

Отец погладил ее по голове:

– Ты только не кричи, Нинка, но мне кажется, что тебе нужновременно уехать из Москвы.

Нина, конечно, тут же закричала:

– Ты с ума сошел, папка?! Куда еще уехать?

В этот момент мать села рядом с ней и обняла за плечи.

– Хотя бы в Тифлис, к дяде Галактиону, – мягчайшимтоном прожурчала она. – Дочка, ты зашла слишком далеко в своем пристрастиик политике. Вах, папин шофер, младший командир Слабопетуховский, на днях посекрету сказал Агаше, что тобой интересуются в ГПУ.

Нина, хоть у нее и екнуло внутри, весело рассмеялась:

– Ах, все это вздор! Нашли кому верить – Слабопетуховскому!Конечно, в ГПУ полно балбесов, но у нас все-таки не режим Муссолини!

Она вдруг вскочила и потянула мать за руку:

– Ты лучше поиграй нам, мамочка!

Мэри Вахтанговна улыбнулась:

– Сейчас нельзя играть по ночам. У нас ребенок. Мы разбудимБореньку.

Нина настаивала, тянула:

– Ну, я тебя прошу, ну, тихонечко! Ну, как раз тот ноктюрншопеновский, тот самый... – И уже почти добилась своего, мать сталаподниматься с ковра.

Смеясь, она присела к роялю:

– Да ведь это же стародворянская романтика, ведь ты же этоотвергаешь, ведь ты же любишь джаз и додекафон...