Мидж было всего тринадцать лет, когда умерла мать. Она,наверное, плохо ее знала. Мама была настоящая Эндкателл: очаровательная,веселая, блестящая. Сожалела ли она о своем замужестве? Ведь оно отделило ее отклана Эндкателлов. Мидж об этом раньше не задумывалась. Когда отец овдовел, онкак-то сразу постарел, но продолжал свою бесполезную борьбу. Он сошел в могилутихо и незаметно, когда Мидж исполнилось восемнадцать.

С тех пор она часто бывала у Эндкателлов, принимала от нихподарки, приятно проводила с ними время. Но ей не хотелось от них зависеть. Онаих любила, но бывали такие минуты, как эта, когда она чувствовала, что онасовсем иная, что резко отличается от них.

От Эдварда мало что ускользало. Он ласково спросил:

— Чем я вас так огорчил, Мидж?

Приход Люси избавил ее от необходимости отвечать. Люси былаодна, но продолжала какой-то разговор.

— …понимаете, неизвестно, остановится ли она здесь илипредпочтет другое место.

Мидж с удивлением сначала посмотрела на Люси, потом наЭдварда.

— Я обращаюсь не к Эдварду. Он ничего об этом не знает. Яспрашиваю вас, Мидж, вы так практичны…

— Но о чем речь, Люси?

Леди Эндкателл этого вопроса не ожидала.

— Это же совершенно ясно. Я думаю о предстоящем дознании.Герда обязана на него приехать. Захочет ли она остановиться у нас? Здесь онаснова встретится с тяжелыми воспоминаниями, но в гостинице на нее набросятсярепортеры, куча людей будет на нее глазеть. Это будет в среду, в одиннадцать,вы знаете? А может быть, в половине двенадцатого, я уже не помню. — Ее глазагорели. — Я еще никогда не была на дознании. Наверное, я оденусь в серое,нахлобучу шляпу, как в церкви. Но без перчаток! Впрочем, сейчас у меня осталисьтолько перчатки для работы в саду. Когда Генри был губернатором, у меня былацелая коллекция вечерних перчаток, сейчас не осталось ни одной пары. Я считаю,что перчатки — глупость! Вы не согласны?

— Может быть! — улыбаясь, ответил Эдвард, — Перчатки бываютнужны, когда не хотят оставить отпечатки пальцев.

Люси с удивлением посмотрела на телефонную трубку, которуюдержала в руке.

— Что я собираюсь делать с этой трубкой? — спросила она.

— Наверное, вы хотели кому-нибудь позвонить.

— Нет. Не думаю. — Она положила телефонную трубку на место ипродолжала:

— Я прошу вас, Эдвард, не огорчайте Мидж. Она оченьвпечатлительна. Эта внезапная смерть…

— Мы совсем не об этом говорили. Я только сказал, что мнесовсем не нравится магазин, где работает Мидж.

— Да, — сухо сказала Мидж. — Эдвард советует мне найти себеславных хозяев, которые бы меня больше ценили.

— Я уверяю вас, Мидж, так продолжаться не может. Я думаю…

Мидж его прервала:

— Эта отвратительная злюка платит мне четыре фунта в неделю.Обсуждать тут больше нечего! — Она повернулась и быстро вышла в сад.

Сэр Генри сидел на своем излюбленном месте. Заметив его,Мидж изменила путь и направилась вверх по лесной тропинке. Все Эндкателлы —очень милые люди, но сегодня утром ей почему-то не хочется их видеть!

Наверху, на скамейке, сидел Дэвид. Он тоже принадлежал кЭндкателлам, но не был столь обаятелен, как остальные. Мидж подошла и селарядом, со злорадством отметив выражение растерянности на его лице.

Дэвид думал о том, что уединение найти невозможно. Вооруженныетряпками и пылесосами горничные изгнали его из спальни. В библиотеке он тоже ненашел надежного убежища. Два раза туда врывалась леди Эндкателл и говорилачто-то невразумительное, недоступное его пониманию. Сюда он пришел, чтобыподумать о сложившейся ситуации. С самого начала он с сожалением принялприглашение на этот уик-энд. Пребывание его здесь затягивалось из-за оченьдосадных обстоятельств. Вчера он заверял леди Эндкателл, что ни разу незаглядывал в газету «Ньюс оф де Уорлд». Теперь в этой газетенке стряпают статьио том, что произошло в «Долине».

Убийство! Это же омерзительно! Что подумают его друзья? Какему держать себя при подобных обстоятельствах? Следует ли принять видутомленного, испытывающего отвращение, или лучше развлекающегося, не теряющегочувства юмора человека?

Поглощенный своими мыслями, он без всякого удовольствия,наблюдал, как рядом с ним садится эта противная девица, абсолютно лишеннаяумственной деятельности.

— Что вы думаете о своей семье? — спросила она без лишних слов.

— Разве что-нибудь думают о своей семье? — Дэвид пожалплечами.

— Разве думают когда-нибудь что-нибудь о чем бы то ни было?

Дэвид подумал, что она совершенно права: ее замечаниекасается в первую очередь ее самой. Но эти соображения он вслух не высказал ипроизнес почти любезно:

— Я как раз анализировал свою реакцию в этой ситуации.

— Нужно признать, что довольно забавно очутиться замешаннымив подобное дело!

Дэвид вздохнул. Он выбрал манеру поведения.

— Прежде всего, это скучно! Создается впечатление, что мыживем в детективном романе.

— Вы, наверное, очень жалеете, что сюда приехали?

— Дэвид снова вздохнул.

— Как вы правы! Я мог бы остаться в Лондоне с одним из своихдрузей. Человек восхитительный, левых взглядов, он занимается торговлейкнигами…

— Осмелюсь, сказать, что здесь больше удобств, чем в городе.

— Разве речь идет о комфорте? — спросил он тоном учителя,делающего выговор ученику.

— Бывают моменты, — возразила Мидж, — когда мне кажется, чтоэто — единственная моя забота.

— Это позиция пресыщенной буржуазии! — авторитетно заявилДэвид. — Вот если бы вы принадлежали к рабочему классу…

Она перебила.

— Но как раз потому, что я принадлежу к рабочему классу, ятак и дорожу комфортом! Удобная кровать, мягкие подушки, чай, который утромприносят и неслышно ставят на ночной столик, красивая ванна с горячей водой,кресла, в которых утопаешь… — Мидж на секунду остановилась.

— Конечно, рабочие имеют право на все это, — сказал Дэвид. Ябы только исключил чай, который подают в постель. Это барство, неприемлемое вхорошо организованном обществе!

— А я с вами не согласна! — возразила Мидж.

Когда зазвонил телефон, Эркюль Пуаро как раз наслаждалсячашкой шоколада. Это он себе позволял регулярно каждое утро. Пуаро встал и снялтрубку.