– толстый, красномордый, пахнущий чесночной похлебкой и брагой, – надменная физиономия его выражала крайнее любопытство.

– Говорят, ты меня знаешь? – нагло рассматривая девушку, вместо приветствия осведомился воевода.

– Знаю, – с улыбкой кивнула та. – Ты когда-то спас меня от своих воинов. Помнишь, когда ваши войска осаждали Константинополь?

– Помню, как же! – Хаснульф довольно кивнул, хотя, конечно же, ничего конкретного не помнил. Правда, во время осады ромейской столицы каких только случаев не было. Вполне возможно, что встречался тогда с этой девой, вполне…

– Я хочу танцевать для тебя, о великий архонт. – Вскочив с лавки, Пердикка поклонилась в пояс.

Воевода ухмыльнулся.

– Танцуй. Только не здесь – в горнице… А ты, – Хаснульф обернулся к Твору, – отправляйся по своим делам. Мои слуги сами отвезут гостью.

Твор встал и, быстро поклонившись, вышел. Хоть и скребли на душе кошки, а все ж куда простому десятнику спорить с воеводой?

Дородное тело воеводы расплылось на широком ложе. Сняв узкий кафтан, Хаснульф устроился поудобней, подложив под голову свернутую кошму. Потянувшись, отпил из ковшика браги, ухмыльнулся и милостиво кивнул танцовщице.

– Начинай.

Та, сбросив мантию и башмаки, положила на лавку принесенный с собой мешок и вытащила оттуда бубен и флейту. Флейту пока отложила в сторону, взяла в руки бубен, ударила в него и, быстро перебирая ногами, завертелась в танце, по пути задувая лишние светильники, оставив гореть лишь пару свечей в изголовье ложа. Ударяя в бубен все чаще и чаще, Пердикка ловко избавилась от халата, оставшись в расшитом золотом-лифе и шальварах из полупрозрачного зеленого шелка. Блеснула вставленная в пупок жемчужина. Перебрасывая бубен из одной руки в друхую, танцовщица мелкими шажками приблизилась к воеводе, подмигнула и, повернувшись спиной, сбросила лиф. Резко обернулась, подняла вверх руки, ударив в бубен, снова закрутилась в танце.

Хаснульф довольно крякнул. Хороша бестия! Хотя, конечно, грудь могла бы быть и побольше.

Девушка между тем проворно освободилась и от шальваров, прошлась колесом по всей горнице, перепрыгнув ложе. Извиваясь, припала к полу и вдруг застыла недвижно, отбросив в сторону бубен. Жалобно стукнув, тот укатился под лавку. Танцовщица же, облизав губы, придвинула поближе мешок, взяла флейту…

Воевода непроизвольно вздрогнул, увидев, как под заунывную мелодию поползли из мешка отвратительные толстые змеи. Обвились вокруг тонкой талии девушки, обхватили кольцами руки и шею. Пердикка, не отрывая хубы от флейты, медленно поднялась на ноги и закружилась, еще быстрее, лишь позвякивали на руках и ногах украшенные колокольчиками браслеты. Взяв змей в руки, дева танцевала с ними так, как танцуют с лентами, нисколько не боясь укусов. И, странное дело, ядовитых гадин ничуть не коробило подобное обращение, словно они и сами испытывали удовольствие от всего этого действа.

Покрутившись со змеями, танцовщица снова остановилась, распласталась по полу, убирая змеюг в мешок. Те недовольно зашипели, но все же подчинились хозяйке. Покончив со змеями, Пердикка завязала мешок и, покачивая бедрами, уселась на край ложа, посматривая на старого варяга бесстыжими серо-голубыми глазами. Хаснульф не выдержал: зарычав, словно дикий зверь, навалился на куртизанку. Та не сопротивлялась, лишь, тихонько смеясь, попросила:

– Нежнее, нежнее…

Воевода оказался никудышным любовником – быстро утомился, разлегся на ложе, довольно поглаживая танцовщицу по бедру. Та улыбнулась.

– Ты такой важный человек, архонт! Я тебе обязана жизнью и была рада сегодня танцевать для тебя.

– Ну, приходи еще, – осклабился Хаснульф. – Мне тоже понравились твои пляски. Только вот змеи – тебе самой-то не страшно?

– А, нестрашно. – Пердикка махнула рукой. – Мы давно пляшем с Касией и Сафо – так зовут змей. Змейки очень милы, к тому же не опасны, у них вырваны ядовитые жала.

– Ах, вот как! – глухо засмеялся воевода. – То-то я и смотрю… Ну, раз вырваны, тогда понятно.

– Я обязательно приду к тебе еще, архонт, – с улыбкой произнесла девушка. – Ведь ты мой спаситель, а я умею быть благодарной… Ваш князь-автократор… – Она неожиданно сменила тему. – У нас ходит о нем столько слухов. Любопытно было бы посмотреть на него.

– Хочешь – посмотришь, – хохотнул Хаснульф. – Я позову его завтра же.

Танцовщица широко распахнула глаза.

– Ты и в самом деле можешь это устроить? Признаюсь – удивлена твоему могуществу!

– А ты не удивляйся. – Воевода хвастливо ухмыльнулся. – Я и не то могу! А князь Хельги во всем меня слушает. Я знал его, когда он еще и не был князем.

– Ты позволишь мне танцевать для него? О, это было бы счастьем.

– Позволю, так и быть, уговорила. Приходи сегодня – дорогу знаешь.

– Приду, – потупив глаза, прошептала Пердикка и тут же ожгла воеводу взглядом: – А князь? Он явится?

– Обязательно! – расхохотался Хаснульф. – Куда ж ему деваться? Ведь это же я его позову.

Воевода не обманул – и в самом деле привел князя. Войдя в горницу, Пердикка сразу же узнала его – Вещий Олег был точно такой, как в рассказах: высокий, синеглазый, с шевелюрой цвета спелого жита и такой же бородкой, аккуратно подстриженной по ромейской моде. И очень красивый.

– Вот это она и есть, – повернувшись к высокому гостью, похвалился Хаснульф.

Оба они сидели за столом, воевода – на лавке, князь – в высоком резном кресле. Пердикка поклонилась, взяла в руки бубен. Хаснульф искоса посмотрел на князя. Тот улыбнулся, с любопытством глядя на девушку. На этот раз Пердикка танцевала совсем другой танец, не тот, пошлый, с непотребным кривлянием, что так нравился морякам в константинопольском порту, а затем Хаснульфу, Твору, Кайше… Нет, это был совершенно другой танец. Легкая, изящная повесть о несчастной любви. Вместо змей – Сафо и Касии – танцовщица принесла с собой маски, как в древних трагедиях. Да разворачивающееся на импровизированной сцене действо и было самой настоящей трагедией, блистательно исполняемой Пердиккой. Вот она, приставив к лицу позолоченную маску грустного юноши, изобразила томительное ожидание – села, закутавшись в длинную, ниспадавшую складками хламиду, и, подняв лицо, запела нежным и приятным голосом:

Сладко дева, друзья, улыбается, сладко и слезы

Льет она из своих тихо опущенных глаз,

Долго вчера у меня она беспричинно рыдала

И головой к моему все припадала плечу.

Склонив голову набок, танцовщица встрепенулась, сменила маску, изображая бегущую на свидание девушку, на этот раз без слов, пантомимой: заломила руки, чуть пробежав, упала на колени, наконец, словно бы увидев ожидающего юношу, застыла, как недвижная статуя. И снова, переменив маску, запела:

И, хоть меня целовать запретили красивой Роданфе,

Выход придумала все ж: пояс свой с бедер сняла…

Отведя