Александр слегка повел носом… да нет, кошками в лифтепахнет, а больше вроде ничем таким…

– Хуже! – повторил Палкин. – Я бабке руку проколол!

– ?!

– Ей-богу. Сел рядом с кроватью, положил бабкину руку насвою коленку, чтобы удобнее было. Ввел иглу в вену. Нажал на поршень. Вдругчувствую – что-то потекло по ноге. Смотрю… а у нее игла насквозь через всю рукуторчит. Там же не рука, а ручка. Ручонка! Травинка! Хворостинка!

– Былинка! – подхватил Александр и привалился к стенкелифта, потому что его вдруг перестали держать ноги. – Камышинка! Соринка! Акровь? Как ты кровь успел остановить?

– Не было там никакой крови, ты что? Откуда в ней вообщекровь возьмется? Совсем иссохла бабка! Она небось и не заметила, что я ей венупронзил, меж локтевой и лучевой костью попал: лежит, улыбка блаженная…

– Она-то небось не заметила, – согласился Александр. – А вотдочка ее сейчас как увидит лужу на полу – и что подумает? Одно из двух: либофельдшер оконфузился, либо…

– Да ничего она не увидит, – горестно ответил Палкин, – всемне в брюки впиталось.

– Твои проблемы, – философски рассудил Александр. – Нотолько теперь я сам буду уколы делать, договорились? А ты на подхвате. Понял?

Палкин кивнул, причем не было заметно, что он особенноогорчился.

– Вот что значит не опохмелиться как следует, я ведь дажерассолу не выпил, – пожаловался он. – Рассольчик бы меня живенько в нормупривел… Ладно, не сердись, Алехан, если хочешь, я больше носу никуда не высуну,в машине посижу.

Александр погрозил кулаком:

– Я тебе посижу!

Уж лучше бы он согласился с Палкиным…

Шофер Гоша уже махал из кабины:

– Курьерили только что: поехали на Трудовую, там мужикпорезался!

– В каком смысле? – не понял Александр.

– В прямом. Строил чего-то на балконе, задел ножовкой поножонке.

– О господи! Поехали скорей!

До Трудовой от Рокоссовского свет не ближний, но черездесять минут все же были на месте. А вышло, что зря спешили: жена пострадавшегокое-как перетянула ему ногу жгутом, остановила кровь, и сын увез его вбольницу, погрузив в мотоциклетную коляску. То есть раны никому перевязывать непришлось, однако пришлось сделать укольчик самой хозяйке. Она осталась дома: усына-мотоциклиста нашлось всего два защитных шлема, для себя и для отца, к томуж до нее только сейчас стало доезжать, в какой опасности совсем недавно былмуж, и она начала так трястись и хвататься за сердце, что Александр понял:все-таки не напрасно приехали!

Нечего было и говорить, что теперь он Палкина к больной неподпустил, и, вообще, завидев его на пороге комнаты, так глянул, что фельдшерсчел за благо ретироваться в коридор. Александр поуспокаивал женщину,поуговаривал ее, сделал укол-другой, наконец отправился восвояси. Женщинаподнялась закрыть за ним дверь, причем видно было, что вообще все проблемы отнее уже отошли, осталось одно желание: поскорее лечь и уснуть. Сон, конечно,лучший лекарь от очень многих хворей!

Хозяйка была настолько поглощена сокрытием неудержимогозева, что не заметила того, что заметил Александр: странной, принужденной позыПалкина.

Фельдшер топтался в коридоре, держа правую руку за спиной,причем вид у него был такой натужный, что казалось, вот-вот лопнет!

Александр бросил на него только один взгляд и тотчасзаторопился как мог. Открыл дверь – Палкин так и вышел из квартиры спинойвперед, раскланялся с хозяйкой. Наконец та, зевая, заперлась – и Александртотчас схватил Палкина за руку. Рука оказалась какой-то неожиданно тяжелой… ичерез секунду он понял почему: на кисти висела трехлитровая банка, полнаясоленых огурцов. И рассола…

Причем банка именно висела на кулаке, Палкин ее совершенноне держал!

Вопросы были излишни, но ответы все-таки требовались. И Палкин,аж приседая от неловкости, тяжести, растерянности, начал бормотать:

– Алехан, ты не подумай, я и не помышлял ее спереть, янечаянно, она сама… Понимаешь, голова болит – спасу нет, до смерти хотелосьопохмелиться, а тут ты меня на кухню выставил, смотрю – стоит банка открытая согурцами, я рассольчику глотнул, а потом думаю: дай уцеплю огуречик, туда рукакак-то запросто просунулась, а обратно… а обратно…

– А обратно? – слабеющим голосом спросил Александр, опираясьна лестничные перила.

– Чего спрашиваешь, не видно разве? – обиделся Палкин. –Думал пойти в ванную да грохнуть, а потом как представил, чего будет… позору необерешься! И ты б меня тогда вообще убил. Убил бы, да?..

В голосе его звучала искренняя тревога.

– Убил бы, – безжалостно согласился Александр. – Но кто тебесказал, что я прямо сейчас не могу…

Неведомо, какие действия последовали бы за этимимногообещающими словами, однако за дверью квартиры, из которой они только чтовышли, послышался какой-то странный шорох. Молнией в мозгу Александрапроблеснула картина того, как на площадку выскакивает хозяйка и, потрясаякулаками, кричит: «Караул! Грабят!»

Было некогда дело врачей-убийц, теперь вполне можетсостояться дело врачей-грабителей…

И, не дожидаясь неприятностей, он ринулся вниз по лестнице,едва касаясь ногами ступенек. Следом с такой же оглушительной скоростью катилсяПалкин, прижимая к груди, словно драгоценнейшее из сокровищ, свой злополучныйтрофей. А вслед за ними, задрав хвост трубой, неслась серая кошка…

– Гони! – крикнул Александр, вскакивая в кабину.

– А куда спешить? – проворковал разомлевший Гоша. – Покудабольше не курьерили.

– Гони, так тебя, этак и еще много раз так!

Услышать такое от сдержанного и даже застенчивого АлеханаМеншикова было настолько невероятно, что Гоша снялся с места, чуть ли не крутянад головой кнутом с криком: «Эй, залетные!» Инстинкт, благодаря которомукаждое живое существо в минуты потрясений норовит забиться в свою нору, погналего вниз по Трудовой, через Ковалиху, потом вверх по крутейшей Провиантской наБольшую Печерскую улицу, заставил повернуть налево, а через минуту направо – ив конце концов ворваться в каменные врата, рядом с которыми денно и нощносветился транспарант: красный крест с надписью «Выезд «Скорой помощи». За этимиворотами располагалась их «нора»: Нижегородская линейная подстанция.

– Теперь куда? – отдуваясь, спросил Гоша.