Сторожами на турбазе работали отец и сын Колмогоровы –большие приятели Петра Манихина. Старший Колмогоров корешился еще с Петровымотцом, ну а младший с самим Петькой и в среднюю школу бегал, и даже в армиислужил в одной и той же области – Красноярской. Только Саня Колмогоров служил встройбате, ну а Петр во внутренних войсках – зэков, значит, охранял на зоне.Вместе они вернулись домой; Саня вскоре женился на Олюне Маньщиковой, котораястала работать на турбазе поварихой, а Петр ходил холостым и подбивал клинья кпервой красавице не только в Заманихе, но и, может, на всем белом свете – кАнюте Калининой.

Не о том, впрочем, речь, а о том, что Петька частенькозаезжал на своем мотоцикле на турбазу, к дружкам, и, когда случалось там щедроегостеванье – к примеру, прибывали богатые мужики из Владимира, Мурома, а то ииз самого Нижнего – и к столу звали сторожей Колмогоровых, непременно за столприглашали и Петра.

То же, по словам многочисленных свидетелей, произошло и вэтот вечер. Петр много ел, много пил – не больше обычного и не больше других,но вполне достаточно для того, чтобы после ужина, в десять часов вечера, когдалюбители ранней рыбалки начали расползаться по койкам, дабы не проспатьутренний клев, он тоже решил отправиться на покой. Колмогоровы уговаривалиПетра заночевать, но он все же хотел вернуться в Заманиху, ссылаясь на то, чтов любое время может приехать Анюта, а он ни за что не допустит, чтобы онаузнала, что ее Петенька не дома ночевал. Еще решит, что он наведывал вКрасноварьке свою прежнюю зазнобу, Соню Селиванову, – обидится так, что нескоро ее уймешь. А Ванька Бушуев, черт хитрый, лишь только зачует, что междуПетром и Анютой пробежала черная кошка, сразу вслед за ней втиснется и снованачнет к Анюте клинья подбивать.

Для пьяных мужиков Колмогоровых все это было пустымисловесами – вот еще, из-за бабы мчаться куда-то ночью на мотоцикле, рискуя себеголову сломать на полупроезжей дороге через лес, – но Петра никакими силамибыло не остановить. Он ведь тоже здорово принял на грудь, а пьяному, всемизвестно, море по колено, горы – по щиколотку. Облобызался с дружками, тиснулна прощанье Олюню, которую тискали все, кому не лень, а мужику ее хоть бы хны,– и через минуту огонек его старенького «ижика» исчез за деревьями. ИКолмогоровы ушли в дом – убирать со стола и отдыхать…

В шесть часов утра механики ремонтной базы, жившие вЗаманихе и ехавшие служебным «пазиком» на работу в райцентр, увидели на берегуречки валявшийся вверх колесами мотоцикл. В стороне, скорчившись, лежалчеловек.

Авария? Убился? «Ижик» знакомый, Петьки Манихина – неужтоэто он валяется неживой?!

Через минуту выяснилось, что Петька валялся как неживой. Онспал пьяным сном и так крепко, что его насилу добудились. Но даже и после этогоон плохо соображал – мало того, что с бодуна был, да еще, видать, при падениикрепко приложился головой. Так крепко, что то и дело норовил глаза закатить ибез памяти грохнуться, а уж выворачивало его так, что даже видавшие видымеханики рембазы жалостливо морщились. Кто-то высказал предположение, что содного похмелья человека так полоскать не будет – уж не сотрясение ли мозга унего? С этого, говорят, тоже рвет, да еще как! Испугавшись за жизнь хорошегочеловека, они погрузили Петьку в свой «пазик» и увезли в больницу в райцентр.

Никакого сотрясения у него не нашли – обыкновенныйпохмельный синдром, как выразился один доктор, выдающийся диагност в этойобласти. Из чувства глубокого сострадания впрыснули ему внутривенно животворнуюсмесь – десять миллилитров 40-процентной глюкозы с кубиком аскорбиновойкислоты: то, что среди врачей называется «маленькие хитрости большой медицины».Это живенько привело Манихина в чувство. Но память ему не вернуло. Он вообщеничего не помнил, даже как уезжал с турбазы! А уж тем паче – как оказалсяспящим на берегу, рядом с перевернутым мотоциклом. Ну, тут не надо было бытьШерлоком, чтобы угадать: не справился с управлением, слетел с моста, упал,потерял сознание, «очнулся – гипс»…

Нет, не совсем так. Когда Петр наконец вполне очнулся ивернулся домой, его взял в оборот оперативник Иван Бушуев. И это было похужевсякого гипса, потому что гипс все-таки когда-нибудь да снимут, а Бушуеввцепился в Манихина воистину мертвой хваткой. И не похоже было, что собираетсяотцепиться!

В тот день Анна возвращалась из лесу – в Зеленом Городе этимсловом громко именовали сосновые и березовые перелески, перемежавшиеся споселковыми улицами, дачными участками и, собственно, давшие городку название.Она любила иногда вот так бездумно побродить между соснами, найти свою,любимую, особенно стройную и высокую, прижаться к ней спиной и постоять,запрокинув к небу лицо с крепко зажмуренными глазами и прислушиваясь кнашептыванию ветра. Искала покоя и совета, обычно находила, но сегодня соснымолчали. Может быть, оттого, что день выдался безветренный? Или просто деревьяуж не знали, что ей сказать, чем утешить?

Она возвращалась домой в том же смутном, раздражающемсостоянии духа, в каком уходила, пыталась взять себя в руки, уговаривалауспокоиться, чтобы Петр не заметил мрака и уныния в ее лице, он привык видетьжену сильной… и вдруг заметила наверху, на железнодорожной насыпи, женскуюфигуру с развевающимися черными волосами. Молодая цыганка шла вдоль рельсов,высоко подбирая цветастые юбки, как если бы искала брод посреди реки и никак немогла решиться войти в воду. А скорее всего девушка просто показывала своиочень стройные загорелые ноги, открывая их почти до колен.

За спиной Анны раздался какой-то странный звук, вродегромкого чмоканья. Она испуганно обернулась и увидела невысокого плотненькогомужичка, обремененного тремя продуктовыми сумками. Глаз его горел жаднымпламенем, но, когда Анна к нему повернулась, мужичок смутился, опустил очи долуи принял вид достойного, высоконравственного кормильца семьи. Анна нахмуриласьбыло, но в следующее мгновение поняла, что неприкрытое вожделение этогозабавного человечка адресовалось не ей. Не ей – одетой в узкие, обтянувшие бедра,как вторая кожа, ярко-голубые стрейчевые джинсы и миленькую трикотажную маечку,не ей – с ее гладкими, льющимися по плечам черными волосами, а этому плывущемупо насыпи бесформенному облаку цветастых юбок и неопрятным кольцам кудрей.Ничего особенно не было ни в тех цыганкиных ногах – юбки носят куда-а короче,Аннины джинсики еще откровенней выглядят, ни в колышущейся груди – нынчепрактически каждая вторая без бюстгальтера ходит, ни в черных, прихотливовьющихся прядях. Но именно при виде ее откровенно обмер мужичок, именно еепроводил тоскующим взором, прежде чем свернуть мимо насыпи к дачным участкам…