Так же как в Кронштадте, в Гельсингфорсе и Свеаборге и других гаванях Балтфлота беспорядки приходили «с берега»[2602]. Оттуда агитаторы воздействовали на матросов. Судя по ставшим известными лозунгам[2603], донесенным с берега, убийства морских офицеров во многих случаях совершались по распоряжению, призыву или наущению неизвестных посторонних лиц. Пока на корабли пробирались отдельные агитаторы, команды их поначалу задерживали или швыряли за борт[2604]. Но массовый наплыв в гельсингфорсский порт незнакомых или нездешних агитаторов и «депутатов» привел матросов в растерянность, которая нейтрализовала прежнюю враждебность. Возможно, именно благодаря первоначальному сопротивлению массовые бесчинства вспыхнули в Гельсингфорсе с опозданием на сутки, ночью 3 и 4 марта.

Агитация с берега сводилась главным образом к знакомым по Петрограду лозунгам, что «всех офицеров» надо убрать как «царских приспешников», а «революционные перевороты без жертв не бывают». 2 марта на линкоре «Андрей Первозванный» подняли красный флаг, и оттуда начался бунт против командиров. Морским офицерам приказывали сдать оружие, а в случае неповиновения их избивали, сажали под арест и/или убивали. Убийцы были частью добровольцами из солдат и матросов, частью неизвестными агитаторами, имевшими при себе «списки „обреченных“». Списки содержали имена «лучших, наиболее боевых офицеров» — «что лишний раз подтверждало участие германцев в этом темном и кровавом деле»[2605]. Орудия убийства варьировались от кувалды до револьверов и винтовок. В ночь с 3 на 4 марта местные больницы оказались переполнены тяжело раненными офицерами, а гельсингфорсский морг — изуродованными офицерскими телами. Как и в Кронштадте, убийства совершались в соответствии с положением жертв во флотской иерархии. К примеру, адмирала А. К. Небольсина, который командовал 2-й бригадой линейных кораблей и 3 марта вернулся на свой корабль из Петрограда, втянули в словесную перепалку, схватили вместе с двумя его офицерами и убили неизвестные, выдававшие себя за депутатов.

Весь ход этой управляемой со стороны акции свидетельствовал о целях и намерениях ее незримых заказчиков и организаторов. Утром 2 марта амирал Непенин получил от коменданта Ревельской крепости вице-адмирала Герасимова сообщение, что ему грозит опасность, если он немедленно не заявит категорически, на чьей стороне стоят он сам и гарнизон. Непенин велел Герасимову объявить всем флотским частям, что Временный исполнительный комитет Государственной думы требует от армии и флота сохранения дисциплины и «полной боеспособности для войны до победного конца». Он уполномочил его сказать, что Непенин действует в полном согласии с Временным комитетом Думы и ожидает того же от своих подчиненных. Герасимов выпустил манифест соответствующего содержания и тем на время успокоил волнения в Ревеле. Когда вечером 3 марта они вспыхнули вновь под влиянием городских агитаторов-рабочих и Герасимов стал искать помощи у адмирала Непенина, адмирал попросил о личном вмешательстве министра юстиции Керенского. Характерен для ситуации в Ревеле тот факт, что коменданта крепости захватила и начала подвергать издевательствам «толпа» штатских, а матросы его отбили[2606].

Из докладов начальников отдельных частей и контрразведки Непенин знал, что Ревель и «Андрей Первозванный» — не единичные случаи, среди команд большинства кораблей «наблюдается сильное брожение и вот-вот может вспыхнуть бунт». Поступающие сообщения заставляли его оценивать положение пессимистически, о чем он и уведомил председателя Думского комитета Родзянко: если не принять экстренных мер, телеграфировал он, Балтийский флот неизбежно развалится[2607]. На срочно созванном собрании Непенин информировал флагманов и коменданта крепости Гельсингфорса о положении в столице и поставил их в известность о своем решении признать Думский комитет, предоставив присутствующим свободу присоединиться или не присоединиться к нему. Все согласились с его решением, кроме адмирала М. К. Бахирева, который, считая себя связанным присягой царю, добровольно оставил службу.

Ввиду дальнейшего возрастания напряженности Непенин 2 марта отправил телеграмму в Ставку. Он признался, что «с огромным трудом удерживает в повиновении» флот и вверенные ему войска, положение в Ревеле критическое, но он еще надеется сохранить над ним контроль. Разделяя позицию великого князя Николая Николаевича, он просил немедленно принять решение по предложению председателя Думы, утверждая, что если оно не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для России[2608]. 3 марта пришел акт об отречении царя. Непенин задержал объявление о нем на отдельных военных судах на несколько часов, поскольку не совсем ясно представлял, как оно может подействовать. Вечером 3 марта на берегу состоялся первый революционный «митинг», куда команды со всех кораблей явились вооруженными. Митинг постановил разоружить офицеров[2609]. Возвратясь на корабли, команды требовали сдать оружие или отбирали его силой; при этом на «Андрее Первозванном» и «Павле I» случились первые нападения на офицеров с кровопролитием. Несмотря на повысившуюся агрессивность матросов, общей атаки на офицерство до вечера 3 марта не произошло благодаря мужеству, проявленному командиром «Андрея Первозванного», капитаном I ранга Г. О. Гаддом. Но с наступлением темноты беспорядки продолжились; вследствие усердной агитации они переросли в серьезные вспышки насилия. В 19.20 лейтенант флота на «Кречете» Ренгартен записал в дневнике: «Нас может спасти только чудо! Психоз беспорядка перекинулся — сюда: на „Андрее Первозванном“ подняли красные флаги, кричат „ура“». В 19.43 адмирал Непенин выступил на палубе с успокаивающей речью, которую закончил словами: «…страной управляет черт!» Команда «Кречета» его поддержала. Вскоре послышалась стрельба пулемета. В 20.00 с судов эскадры донеслись крики «ура», они разрастались, подхватывались на соседних кораблях. В 20.05 к «Кречету» приблизились «толпы» матросов с других кораблей. Адмирал Непенин послал Думскому комитету и в Ставку телеграммы: «Балтийский флот как боевая единица более не существует»[2610]. В 20.30 взбунтовалась минная дивизия. В 20.35 команда «Кречета» попросила разрешения зажечь красный сигнальный огонь, адмирал разрешил. В 21.00 вблизи раздался орудийный выстрел. В 21.50 командующий флотом принял на верхней палубе депутации от других кораблей. От 2-й бригады линейных кораблей к 1-й бригаде двинулась толпа с требованием арестовать офицеров. Положение становилось все более неясным. На некоторых кораблях проходили манифестации патриотического характера — матросы качали командира, а на «Андрее Первозванном» и «Императоре Павле I» вспыхнул бунт, оставивший после себя убитых и раненых. Разгул насилия на «Павле I» начался после того, как матросы подняли на штыки лейтенанта В. К. Ланге, будто бы числившегося агентом охранки. Обезоруженного лейтенанта Н. Н. Савинского, пытавшегося предупредить остальных офицеров, убили кувалдой, старшего офицера вышвырнули за борт на лед, «три лейтенанта были забиты до смерти кочегаром без особых причин»[2611]. Одновременно с «Павла I» то ли для предостережения, то ли с целью дезинформации или внушения неуверенности передали по радио: «Ораторы, в воздух не говорить, — немец услышит!» На крейсере «Диана» вечером 3 марта матросы арестовали старшего офицера, капитана II ранга Б. Н. Рыбкина, и штурмана. Всю ночь их продержали в заточении, всячески издеваясь, а утром увели с корабля и расстреляли. Между 21 и 22 часами начали бунтовать матросы 5-го дивизиона миноносцев и 9-го дивизиона тральщиков. К 22 часам бунт перекинулся на остальные корабли.