В других портах Балтийского флота размеры бесчинств зависели от военного значения и географически-стратегического положения стоявшего там гарнизона и степени активности агитации на берегу. В Ревеле[2631] были убиты 3 морских офицера, на Моонзундской позиции — 2, в районе Петрограда — один офицер убит, один ранен. Вглубь на суше эти коллективные «эксцессы» не пошли, и Черноморский флот в то время остался ими не затронут. Если в некоторых гарнизонах внутри страны и на судах Черноморского флота и случались в первые мартовские дни акты насилия против офицеров, то они ограничивались офицерами с немецкими фамилиями. Российские историки революции считали их «исключительными явлениями» и объясняли общей психологической атмосферой[2632]. Балтийский же флот в эти дни, по данным Ставки, потерял около 200 офицеров[2633].

Свою роль в том, что прифронтовые воинские части приходили в смятение и «теряли голову» (в прямом и переносном смысле), сыграли «провокации». Так, 5 марта в Гельсингфорсе разбрасывалась листовка с «манифестом» Николая II, будто бы призывавшего к восстанию и восстановлению его на престоле. Учитывая царившую там атмосферу, лейтенант Ренгартен из штаба Балтийского флота сразу увидел в этом «страшнейшую провокацию» и дезинформацию со стороны немцев. «Враги родины, — записал он, — видимо, работают вовсю и сеют новую смуту»[2634]. Эмигрантский историк, народный социалист С. П. Мельгунов позже заметил: «Манифест этот и по стилю и по контексту явно немецкого происхождения. Он распространялся наряду с другими аналогичными прокламациями и в других местах»[2635]. Немецкие источники подтверждают впечатление, возникшее у лейтенанта Ренгартена на месте действия и у С. П. Мельгунова в парижской эмиграции. Обер-Ост 15 (2) марта с целью «как можно шире разнести среди русских солдат вести о свержении царя и развитии политических событий после него» с одобрения ВК «распространил л и с т о в к у, которая обращалась к жажде мира у русских и подчеркивала, что только Англия может быть заинтересована в продолжении войны Россией. Листовка по всему фронту… сбрасывалась и доставлялась в бумажных шарах в русские окопы и их тыл [разрядка в тексте. — Е. И. Ф.]». Русские, по немецким данным, реагировали на нее по-разному: солдаты выражали надежду на скорый мир, офицеры желали продолжать войну до победного конца. «Правда, во всех высказываниях все еще [!] ясно проявлялось стремление защищать свободу и отечество»[2636].

Помимо морских офицеров Балтийского флота, занимавших стратегические ключевые посты, в первые дни революции на фронте и в гарнизонных городах забивали до смерти, стреляли, предавали самосуду сухопутных офицеров — на первый взгляд, бессистемно. Известен случай убийства офицера в первые мартовские дни в прифронтовом псковском гарнизоне: здесь жертвой стал начальник распределительного пункта полковник Самсонов, который ведал отправкой на фронт солдат, возвращавшихся из отпуска или лазарета. Его прикончили несколькими выстрелами в собственном кабинете[2637]. Убийца или убийцы остались неизвестными. Сразу после убийства в распределительном пункте стали заправлять иноязычные штатские «австрогерманского происхождения», подчинив его своему строгому контролю. В результате там скапливалось «до сорока, а то и до пятидесяти тысяч человек», систематически задерживавшихся вдали от передовой[2638]. В маленьком гарнизоне Луги 1 марта происходила расправа с командующими офицерами, носившими немецкие фамилии, которых рядовые подозревали в шпионаже. Генерала Менгдена привели на гауптвахту и за вызывающее поведение в ответ на «глумление» солдат его резервной кавалергардской части против воли остальных устроили над ним самосуд. Та же участь постигла ротмистра лейб-гусар графа Клейнмихеля. Убили генерала Штакельберга, который закрылся в доме со своим денщиком и некоторое время отстреливался от пришедшего за ним отряда. Насилию подверглись также граф Ротермунд, барон Штемпель, Клодт фон Юргенсбург и другие, обвиняемые в том, что они составляют «немецкую партию» и готовы «открыть фронт». Арестованы, но не убиты были офицеры фон Зейдлиц, барон Розенберг, Собир (?) и полковник Эгерштром (очевидно, шведского происхождения)[2639].

Акты насилия над высшими чинами действующей армии в последние дни февраля — первые дни марта отмечались и в столице. С 27 февраля отряды вооруженных солдат прочесывали дома на определенных улицах в поисках «генералов»[2640]. Они допрашивали швейцаров, врывались в квартиры подозрительных обладателей военной формы, забирали их и уводили в неизвестном направлении[2641]. На улицах также избивали, убивали или хватали и куда-то уводили людей, одетых в форму со знаками высокого ранга. В. Д. Набоков, живший в центре города, с 28 января полагал «опасным» выходить на улицу в форме[2642]. Химик В. Н. Ипатьев, председатель Химического комитета при Главном артиллерийском управлении Военного министерства, отвечавший за производство противогазов и боевых отравляющих веществ[2643], стал свидетелем нападений на коллег. Утром 25 февраля его сотрудник полковник Шнегас был избит солдатами, когда шел пешком на работу. 27 февраля в 11 часов толпа солдат и рабочих, паля из винтовок, ворвалась в здание комитета, убила одного штатского, японца, и потребовала от сотрудников сдать оружие. В последующие дни Ипатьев по дороге домой наблюдал, как на Литейном проспекте вооруженные отряды ищут и хватают «генералов». Он считал «чистым самоубийством» появляться на улице в генеральской форме и узнал, что в один день «убито не менее 10 генералов и много офицеров». Среди них находился заслуженный профессор Артиллерийской академии Забудский.