Юрий Стеклов, упорнейший защитник своего дела, неизменно определял работу Исполкома Совета в первые недели его существования. Под энергичным влиянием Стеклова этот орган, первоначально насчитывавший около 40 членов, превратился в обособленную от Совета с его тысячами преимущественно умеренных депутатов (в середине марта около 2 тыс., в конце марта — уже почти 3 тыс. чел.) бюрократическую руководящую верхушку — «самоназначенный исполнительный орган „рабочих и солдатских масс“ стал… комитетом радикальных интеллектуалов, куда… не входил ни один рабочий или солдат, — интеллектуалов, которые имели собственные идеи и амбиции»[2562]. Некоторые из них точно действовали по заданию и в интересах генштабов вражеских держав. Это было возможно, потому что Исполком не отчитывался ни перед какой другой инстанцией и до конца марта 1917 г. держал в тайне свой состав. Только после публичной кампании против «советских анонимов» он в конце марта решился объявить имена своих членов и членов своего бюро[2563]. С того момента звезда Стеклова начала тускнеть. Целенаправленными намеками прессе контрразведка сумела пошатнуть авторитет революционного вожака, не раскрывая настоящей причины — его роли немецкого агента.

Перед прибытием Ленина Стеклов попал вдобавок под нажим из собственных рядов. С возвращением партийных вождей из-за границы вообще наблюдался закат влияния работавших в России кадров революционных партий[2564], а в случае Ленина и Стеклова существовали еще и особые обстоятельства. Не зная ситуации внутри России, Ленин возмущался относительной терпимостью к Временному правительству Стеклова и некоторых собственных соратников. Среди товарищей, возвратившихся из ссылки (как Каменев, Сталин и др.), он со своим требованием немедленного захвата власти взял верх с трудом и далеко не сразу, зато с активными агентами германского ВК это у него получилось легче легкого. Они не оказали его притязаниям серьезного сопротивления. Симптоматична в данном отношении готовность, с какой межрайонец Юренев, будущий большевик Красиков и «независимые интернационалисты» Стеклов и Суханов на заседании Исполкома 5 апреля (накануне к Исполкому обратился Ленин) объявили, что время «бережения» Временного правительства прошло и наступает «момент разрыва»[2565]. До тех пор Стеклов заявлял, что «революционная демократия» должна отобрать у буржуазного правительства власть лишь тогда, когда оно вступит на путь контрреволюции. Этого не случилось, следовательно, и «момент разрыва» в понимании Стеклова не настал. Очевидно, Стеклову теперь пришлось уступить дорогу Ленину и его пропаганде немедленного конца буржуазного правительства, причем ценой доверия к собственным словам (вот доказательство безжалостного обращения германской разведки с самыми заслуженными своими агентами).

После того как коллаборационистские силы в Исполкоме утратили идеологическую убедительность, а институты демократического правительства — работоспособность вследствие принятой «интернационалистами» тактики злоупотребления новыми свободами до крайности, демократическая Россия неотвратимо погрязла в череде тяжелых внутренних и коалиционных кризисов, в которых полгода сохранялись и усиливались два фактора: большевики как предполагаемые носители «утопии всемирной социалистической революции… уже погубившей… первую революцию 1905 г. и отчасти при посредстве тех же самых идеологов фанатиков», и «искусство германского генерального штаба, сумевшего организовать измену внутри неприятельской страны и заставить русских сражаться за Германию в Петрограде, Москве и многочисленных других городах России»[2566].

Слова Стеклова о «бурных эксцессах» со стороны справедливо возмущенных войск представляли собой продуманное идеологическое оправдание террористически-военных мер по устранению российского военного командования на фронтах, которые Ленин планировал с 1916 г., а германское ВК одобрило и которые они, после того как вспыхнула революция, тут же принялись осуществлять соединенными силами. Неприкрытое применение массового насилия создавало такой вызывающий контраст с мирным восстанием населения, что перед коллаборационистами в Исполкоме Совета встала трудноразрешимая задача. Первая информация о тяжелейших преступлениях против офицеров пришла в Петроград 1 марта из Кронштадта[2567]. Убийства, о которых она сообщала, были немедленно, в ночь с 1 на 2 марта, поставлены в упрек делегации Исполкома в Думском комитете со ссылкой на двусмысленную, а то и прямо подстрекательскую позицию «Известий». Редакторы «Известий» и радикалы Исполкома не только подверглись нареканиям со стороны умеренных[2568], но и попали в неприятное положение: убийства офицеров происходили «на фронте, можно сказать, в виду неприятеля» и угрожали обороне Петрограда с моря[2569]. Среди столичного населения сразу стало высказываться «убеждение, приписывающее эти убийства немецкой агитации»[2570]. Исполкому Совета следовало действовать, если он не хотел и дальше навлекать на себя обвинения в терпимости либо подстрекательстве к «эксцессам» и тем самым сознательном вреде безопасности столицы. Суханов и Стеклов взялись опровергать подобные слухи от имени Исполнительного комитета. Их задача осложнялась тем, что совместная прокламация «Межрайонного комитета РСДРП» и вымышленного «Комитета социалистов-революционеров», за которым стоял засланный левый эсер Александрович[2571], от 1 марта настраивала солдат против офицеров и призывала бить «романовских прислужников». Суханов, написавший встречную прокламацию, и Стеклов, переработавший ее, поневоле поспешили отмежеваться от «ультралевых», заявляя, что это они дают «болезненно настроенной массе» лозунги, которые могут послужить «сигналом к грандиозной резне ненавистного офицерства»[2572]. 2 марта не в очередном, а в экстренном выпуске «Известий» они осудили «возмутительные» «слухи» и «призывы», толкающие к расправе с офицерами, как еще одну попытку возбудить недовольство и расколоть революционные силы. Позиция самих «Известий» в этом вопросе оставалась настолько двусмысленной, что возникало впечатление, будто они не осмеливаются выразить общее неодобрение убийствам офицеров[2573].