Контактная комиссия не вела протоколов, и ее члены, кроме Суханова, по имеющимся ныне сведениям, не оставили воспоминаний. Но из протоколов Исполнительного комитета известно, что методы ее работы вызывали споры[2556]. Большевики (Красиков-Павлович, Стучка) требовали абсолютной «гласности» ее переговоров с правительством, недопущения тайной дипломатии, ведения протоколов и фиксирования любых сношений с правительством «в письменной форме» (что облегчило бы передачу их содержания Заграничному ЦК). Умеренные социалисты (Дан, Брамсон и прежде всего Церетели) энергично возражали, желая только, чтобы контактная комиссия правдиво информировала Исполком о тенденциях и течениях в правительстве. Суханов отстаивал мнение, что контактная комиссия в данной форме — подходящий инструмент «революционной демократии», чтобы постепенно, шаг за шагом, отходить от «теории „бережения правительства“». Чхеидзе предложил прекратить прямые переговоры с правительством, связываться с ним только письменно, требуя письменных же ответов. При голосовании его предложение получило 17 голосов левых против 21 голоса умеренных, которые высказались за сохранение статус-кво, с дополнением от Л. М. Брамсона, что контактная комиссия может вести запись своих переговоров с правительством за подписью ее участников. Предложение Брамсона, отразившее недоверие умеренного большинства к радикалам контактной комиссии, не было реализовано. Однако и наветы радикального меньшинства на правительство оказались бесплодными, когда Церетели 30 марта на Всероссийском совещании Советов заверил, что ни разу не случалось такого, чтобы Временное правительство в важных вопросах не проявило готовности пойти навстречу контактной комиссии.

Влияние радикального «интернационалистического» меньшинства, особенно его рупора Стеклова, на большинство Исполкома в конце марта — начале апреля стало слабеть. С одной стороны, возрастал вес умеренных сил, с другой стороны, заметки в печати, предавшие огласке былое всеподданнейшее прошение Нахамкиса царю о перемене фамилии, возымели задуманный эффект; наконец, умеренные социалисты, в первую очередь Церетели, не желали больше терпеть провокационную идеологическую самодеятельность. Стеклову пришлось выйти из контактной комиссии, но он оставался членом бюро Исполкома и продолжал редакционную работу в «Известиях». Здесь он с середины марта сосредоточился на атаках на русскую армию, обвиняя Ставку в контрреволюционных намерениях и действиях. Резкие выпады Стеклова против якобы враждебных государству русских офицеров, осуждавшиеся умеренными социалистами как проявление его полицейского менталитета, коснулись и министра юстиции. Повод для конфликта дало решение Керенского 24 марта выпустить «диктатора» Н. И. Иванова из заключения по состоянию здоровья и юридическим основаниям под подписку о невыезде и присягу на верность Временному правительству[2557]. Стеклов восстал против этого решения как совершенно недопустимого, требуя от правительства считаться с «психологией масс», в соответствии с которой Иванова за его «преступление» следовало давно расстрелять без суда. Суханов поддержал коллегу.

Насколько сам Стеклов в своей борьбе против русского офицерства действовал под внешним давлением, показывает его кампания против Ставки как «центра контрреволюционного заговора». В середине марта он, сочтя дружеский визит в Петросовет георгиевских кавалеров из Ставки (12 марта) опасным для германских интересов прецедентом гармонии между Советом и Ставкой, открыл против Ставки настоящие военные действия. Без всяких доказательств он твердил о сложившейся там недопустимой обстановке и о монархическом заговоре, который правительство должно раскрыть, безотлагательно назначив чрезвычайную комиссию. В выражениях, которые умеренные социалисты воспринимали как «разнузданную демагогию»[2558], он призывал правительство принять к изменникам и врагам народа в Ставке драконовские меры. Только беспощадная (любимое слово Ленина) кара, уверял он, поможет предотвратить «бурные эксцессы» со стороны справедливо негодующих солдат. 14 марта он перенес свою кампанию против «контрреволюционной Ставки» на общее собрание Совета[2559], добиваясь декрета об «объявлении вне закона» «генералов-мятежников», дерзающих не подчиняться воле русского народа и ведущих контрреволюционную агитацию среди солдат. Декрет должен был не только дать право, но и вменить в обязанность «всякому офицеру, всякому солдату, всякому гражданину» убить контрреволюционного генерала, прежде чем он «святотатственно поднимет свою руку». Социалистов привел в растерянность этот призыв к неприкрытому насилию, которое с прибытием Ленина и его девизом ликвидации офицеров вошло в обычную практику у большевиков: «Впервые за дни революции публично раздался голос, призывающий к безнаказанным убийствам, и удивительным образом непосредственно никто не реагировал на эту гнусность…»[2560]

Внешние причины развернутой Стекловым кампании стали ясны, когда «Известия» в № 58 обличили как «чистое безобразие» попытку командующего Румынским фронтом Д. Г. Щербачева помешать «освобождению» из тюрьмы румынского «циммервальдца» Христиана Раковского, которое самовольно осуществила группа соответствующим образом подученных русских солдат. «Известия» превозносили их «благородный поступок» и ставили вопрос, может ли после этого Щербачев оставаться командующим. Несколько позже Раковский уехал в Россию, где ему в Одессе приготовили торжественную встречу. Документы Ставки, обвинявшие его в шпионаже, не возымели действия на военного министра[2561].

Кампания против якобы контрреволюционных генералов способствовала общему падению доверия к генералитету и заставляла министра юстиции назначать комиссии для проверки его политических позиций и пригодности. Уволив в запас в ходе следствия от 120 до 150 генералов, армии сделали непростительное во время войны кровопускание.