жизни. При этом она была практична, знала влиятельных покупателей в магазине мужа и следила, чтобы он ходил на собрания хозяйственного актива в скромном костюме отечественного пошива.

Уже тогда все более проявлялась «смычка» торговли с партийным аппаратом, что неизбежно стало угрозой советскому строю в стране. Посещения благополучного дома Иры прекратились после того, как она осознала мое реальное положение в мире искусства.

* * *

Неожиданное выступление Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС, смена лиц во властных структурах страны, не сразу повлияли на изменение взглядов наших людей. По прежним представлениям, они отнеслись к этому, как к очередной смене власти «в верхах» при прежнем курсе «на неуклонное повышение жизненного уровня населения» и больше были заняты своими текущими заботами. Но в последующие десять лет новые театральные постановки, фильмы, книги, выявили признаки нового мышления и настроений в стране. С приходом в Большой драматический театр Ленинграда режиссера Г. А. Товстоногова каждая постановка становилась значимым событием в культурной жизни города. Спектакль «Идиот» со Смоктуновским в главной роли произвел впечатление взрыва в среде театралов и вызвал разговоры о полузабытом Ф. М. Достоевском, с этого момента вновь ставшим у нас выразителем извечных несчастий русского человека. А приезд в Ленинград театра «Современник» со спектаклем «Голый король» привел нас в восторг, уже при опасливом внимании местных партийных органов.

В это же время у нас начали демонстрировать иностранные фильмы. Такие из них, как «Канал», «Пепел и алмаз» Анджея Вайды открыли нам реальные события еще очень памятной войны в других странах. Фестивали французских фильмов вызвали повальную влюбленность в Жана Габена, Жерара Филипа, Симону Синьоре, Ива Монтана, Джину Лолобриджиду. Потепление отношений с традиционным недругом — США, привело к приезду знаменитого джаза Бенни Гудмана, показу оперы Д. Гершвина «Порги и Бесс», показательным выступлениям американской профессиональной команды баскетболистов.

Это отвлечение отражает интересы и времяпровождение круга моих новых друзей, ставших тогда близкими мне людьми на многие годы.

Володя Долгопольский, Саша Найшуль, Володя Катковник и Женя Гильбо жили в районе Загородного проспекта, были друзьями еще со школы, каждый из них представлял интерес в компании, где было что узнать и чему научиться.

Продолжилась моя дружба с Феликсом Точанским. Активный Феликс постоянно звал меня на новые выставки художников, кинопремьеры и театральные постановки. До сих пор непонятно, как в километровой очереди он с рук купил два билета на спектакль «Голый король».

Одно время мы снимали на зиму дачу у его знакомых, выезжая туда на выходные дни. Там мы устраивали диспуты на заданные темы.

Хозяин дачи, в прошлом, инструктор служебных собак, с интересом слушал наши эмоциональные суждения. И однажды, при обсуждении процесса Промпартии, задумчиво сказал:

— Вы сейчас говорите то, что вычитали где-то, а не представляете — как трудно было тогда отличить троцкиста от зиновьевца…

Мы замолчали, пораженные сложностью этой проблемы.

В другой раз мы сняли дачу у хитроватой дамы в Мельничных Ручьях. Она нам не понравилась длительной торговлей об оплате, но Володя Долгопольский, поговорив с ней минуту, сообщил, что хозяйка дачи имеет в Белоруссии родственников, знавших Шагала, это обязывает нас не мелочиться при общении со столь значительными людьми.

Володя приехал туда только один раз, побрякал на старом пианино, два часа поспал и сказал, что никогда не отдыхал так интересно.

А мы с Сашей Найшулем распилили и раскололи десяток бревен для кафельной печи, которая слегка нагревалась после пяти часов топки.

Кончилось все тем, что дама с загадочными родственниками сдала комнату кому-то еще. Феликсу, обнаружившему это, она сказала:

— Ваши друзья бывают здесь случайно, без предупреждения и каждый раз — с новыми девицами. В вашей компании я не знаю, с кем иметь дело. Где тот культурный молодой человек, который вовлек меня в эту катастрофическую историю?

Мы потом долго пытались вывезти наши вещи, оставленные у нее.

* * *

Летом я сломал ногу и попал в больницу. В палате было еще трое — пожилой бухгалтер, с грыжей на позвоночнике, спортсмен, с ногой в гипсе и один, забинтованный после автомобильной аварии.

В тот день больница была дежурной по городу, все время привозили пострадавших с различными травмами. Вечером, медсестра Настя ввела в палату человека с квадратной фигурой и в халате — на голое тело. Он мрачно оглядел нас и грузно повалился в койку.

Проснулся я в какой-то звенящей тишине. При свете лампы на столе увидел перекошенное страхом лицо бухгалтера, он расплывшейся кучей сидел на кровати, а над ним, с графином в руке, навис новый обитатель нашей палаты. Он нервно бубнил:

— Вставай! Радировали из штаба! Нас засекли, нужно срочно бежать!

Совсем отключившийся бухгалтер был с ним явно согласен, но от страха не мог сдвинуться с места. Подступающий к нему пациент все более раздражался, размахивая увесистым графином.

В обстановке нарастающей тревоги прошло несколько минут.

Потом появился заспанный старичок в белом халате, за ним шли два крепких санитара с носилками. Этот старичок, видно, опытный врач, проковылял к нарушителю покоя и тихо проскрипел:

— Больной, сядьте!

Тот сразу сник и подчинился.

— Больной, на каком вы этаже?

— На третьем…

— А какой сегодня день?

— Пятница…

— Как вас зовут?

— Петров… Николай Петрович…

Старый врач поднялся, развел руками и торжественно произнес:

— Он абсолютно здоров!

Тут я и спортсмен нервно закричали, что это безобразие — приводить в палату с нормальными больными такого типа, что его нужно срочно убрать. Но старый врач лишь тихо посоветовал что-то Насте и ушел.

Утром я подошел к виновнику ночных событий. Его лицо выражало тревогу, даже, страдание. Он спросил меня — что было.

Я рассказал, он горестно покачал головой. Позже у меня случился с ним разговор. Он рассказал, что до войны был разрядником по боксу, борьбе, лыжам. При мобилизации его направили в отряд диверсантов. Несколько раз переходил линию фронта, в тыл немцев, сопровождая подрывников. Как-то, забросили с радистом. Напарник — долговязый юнец, без опыта в таких делах. Вытолкнули его с самолета, летел как бревно, повис на березе. Спуститься не может, резать стропы боится. А уже светает, из ближних домов появляются немцы. Пришлось лезть по обледенелой березе, чтобы спустить его с рацией.

— Получилось? — спросил я.

— Да, задание выполнили, но на обратном пути он подорвался на мине. Шли болотом, след — в след, как я велел. Но устали и его повело…

В другой раз отправили взять их пункт связи. Перестреляли — кто там был, взяли документы, нужно уходить. И тут под кроватью нашли одного. Стоит, подмышки — в потных пятнах, бормочет