После войны Груздев пошел в литейный цех, научился варить сталь. Работа тяжелая, но платят хорошо и пенсия — с пятидесяти лет.

В тот день ремонтники плохо поставили свод на его печи. Не двигался один электрод, не происходило равномерное расплавление шихты. Груздев решил исправить дефект сам. Встал на краю ковшевой ямы, подвел под обойму свода печи загрузочную лопату, нажал на нее. Сварная лопата, весом триста килограммов, сломалась.

Груздев упал с высоты трех метров, обломок лопаты — ему на голову. Это выяснилось потом. А тогда люди увидели человека, пытающегося вылезти из кессона под печью. От боли его зрачки были белыми.

Мы привели сталевара в конторку, где находилась аптечка.

Над раковиной Груздев вынул изо рта окровавленную челюсть.

— Вася! Что это?! — вскрикнул я, почувствовав дрожь в ногах.

— Протез… — прошамкал сталевар.

Груздев лечился долго — получил сотрясение мозга и смещение костей черепа. После лечения выглядел неплохо, но повредилась память.

— И хорошо, — сказал об этом Осипов, — ничего плохого не помнит.

По какому-то случаю я познакомился с Андреем Ильичем Кузиным, референтом директора завода. Вначале эта должность была непонятна многим, считали, что ее ввели для человека, близкого к руководству. Но к своим обязанностям Кузин приступил с такой ответственностью и вниманием к людям, что все быстро убедились в пользе его работы.

Внедрили новую систему пропусков — он следит, чтобы людям было удобно ею пользоваться. Установили в заводской столовой конвейер для раздачи блюд — наблюдает, чтобы не было очередей. Не оставлял он без внимания просьбы работников завода, содействуя их решению. Так, без напускной важности, исполнял Кузин свою работу. Осенью он взял меня с собой размечать участок уборки овощей на поле подшефного колхоза. Проехали очередной изгиб Невы.

— Вот в этом месте меня ранило, — показал Кузин, — здесь находится та самая Невская Дубровка. В тот день мы атаковали тот, высокий, берег реки, занятый немцами. Наша артиллерия пальнула раз семь, снаряды кончились. Мы побежали по льду, прячась в утреннем тумане. Успели достигнуть середины реки. Затем немцы очухались, и стали поливать нас из пулемета. Мы залегли на льду, а фонтанчики от пуль — у самых пальцев. Место открытое — только бей! Слышу, политрук кричит мне:

— Поднимай братву! Туман уйдет — перебьют нас, как кур!

Я пополз по цепи, говорю бойцам:

— Ребята, так — замерзнем. А пробежать до их траншей — сто метров.

И смотрю — за какую кочку прикрыться перед броском вперед. Туман уходит, приоткрылось солнце. Слева закричали «ура», началась стрельба. Я встал, хотел крикнуть: «Пошли!». Как вдруг — молотом по голове! Вспыхнули в глазах белые, красные огни, и понесло меня как будто внутри искрящейся трубы, по которой кто-то сильно бьет железом.

Он показал рваную складку над бровью.

— Сюда попала. Это — не шальная, снайпер. Следил за мной, метил, чтобы — наверняка. В госпитале мне сказали — редчайший случай. Пуля вошла в лобную пазуху, изменила направление и вылетела. Остался жив, но — сильнейшее сотрясение мозга.

— Что за место там было? — взволнованно спросил я. — По масштабам тех событий — не такое уж важное, а бойня была ужасная!

— Какое место было, об этом стало понятно позже, а тогда требовалось выжить и победить. Я был молодой лейтенант, сначала даже не мог осознать жестокие, но необходимые в такое время приказы. Вот сидим в землянке перед атакой. И комполка говорит: «Первые наши цепи пропадут, но обнаружатся огневые точки немцев. Остальным рассредоточиться и — вперед, пока не займем их позиции!» Такое решение принимает он, а дальше — какая судьба у каждого.

Слушая Кузина, я подумал: а что сам бы сделал в такой обстановке? И не нашел для себя понятного, уверенного ответа.

Зимним утром Кузин пошел проверять освещение у складов, были жалобы, что темно идти от проходной. Там его сбил автопогрузчик. Водитель в сумраке утра не разглядел, короб со стружкой подмял Кузина, протащил метра два. Он получил страшные повреждения. Машиной директора его отвезли в больницу, врачи делали возможное, но спасти Кузина не смогли. Все очень переживали смерть Андрея Ильича. Говорили: «Зачем его туда понесло? Это — работа электриков. Всегда так, одни не делают, что им поручено, а другие страдают». Еще говорили, что от судьбы не уйдешь, все — свыше. Может, та пуля с зимы сорок третьего года, все же, должна была настичь свою цель.

* * *

Каждое утро я ходил на обрубной участок цеха, где вскрываются и исправляются дефекты литья. Там работал мастер Виктор Кашкин, он был известный заводской рационализатор и изобретатель. Его способ удаления окалины слабым пламенем газового резака значительно снизил трудоемкость очистных работ, был отмечен медалью ВДНХ.

В армию Кашкина призвали в самом конце войны. Учитывая любовь к авиации, определили техником на аэродром. Там он успешно проявил природную смекалку, придумывая простые, но удобные устройства для ремонтных работ. После демобилизации пришел в литейный цех, где также творчески относился к совершенствованию производства.

На обрубном участке очистку литья выполняли вручную, с помощью пневматических зубил и шлифовальных машинок. Это очень тяжелая работа, на человека воздействуют вибрация и грохот инструмента, вредная абразивная пыль. Я удивлялся терпению и юмору, с которым здесь относились к своему труду. Помню, при полетах наших новых космических кораблей, на громоздких ручных тележках для перевозки отливок появились надписи: «Салют-1», «Салют-2».

По моей просьбе Кашкин подбирал бракованные отливки для анализа причин дефектов, а я помог ему улучшить конструкцию термических печей. Мы почти подружились, и он как-то пригласил меня в гости.

Был весенний праздник. С его соседями собрались за общим столом во дворе старого деревянного дома, его Кашкин благоустроил сам. Выпили за дружбу, за успехи в жизни и работе, за мир.

А потом пошли смотреть «летак», последнее увлечение Кашкина.

В сарае я увидел конструкцию, похожую на большое насекомое.

— Пока не летает, но, если крутить педали, прыгает, — объяснил он.

— Здорово! А как поворачивать будешь? Хвоста у него не вижу.

— Хвост и не нужен. Пчела — как вертится, а хвоста у нее нет. Знаете, как обходится? У нее крылья и подкрылки машут с разной скоростью.

— Как ты узнал?

— Я ее слегка прибивал, но, чтобы могла двигаться. И зарисовывал все взмахи ее крыльев. Лучше природы ничего не придумаешь.

Приятно было смотреть на ладную фигуру Кашкина, его задумчивое, чистое лицо. Я сказал:

— Теперь на работу летать сможешь.

— Я — нет, а вот Петр, может быть, полетает, — усмехнулся он.

Рядом с