class="p1">В последние студенческие каникулы я поехал в южный спортивный лагерь института. С одним из организаторов лагеря, Ф. Точанским, у меня установились хорошие отношения, он обещал помочь с жильем.

Моим спутником был любитель джаза Боб Фишер. Путевок в лагерь у нас не было, но были гитара, кларнет и большой запас энтузиазма.

Фишер, высокий и тощий, в вытянутом свитере, вытертых на коленях джинсах, в рыжих иностранных ботинках, выглядел вызывающе. Его грустные глаза оживлялись лишь при разговоре о джазе. Он часами рассказывал мне об Армстронге, Фицджеральд, Эллингтоне. У меня от этого распухла голова, я сказал, что мне нравится ансамбль «Дружба».

— Что?! — вскрикнул Фишер. — Хор пенсионеров! Джаз, это — синкопы и ритм! Ритм и синкопы! Слушай!

Он гнусаво запел, отбивая ладонью ритм на стенке вагона:

Ва-а-ся! Ва-а-ся!

Если ты хочешь поехать со мной в Тбилиси,

Василий, Василий —

Бери билет, бери билет,

Бери, бери, бери скорей билет!

Феликса Точанского мы обнаружили в столовой спортивного лагеря. Худой, в блеклых «плавках», с мятым беретом на голове, он ел какую-то размазню из миски, поминутно вскакивая и делая сообщения.

Неприязненно оглядев Фишера, Феликс сказал:

— С ночевкой разберетесь сами, в столовую ходите втихаря, после второй смены. Дня два, дольше — я не ручаюсь!

— Он не ручается! — иронично отметил Фишер. — Мы приехали не есть кашу за его комсомольским столом, а зарабатывать деньги!

После обеда Фишер исчез. С довольным видом, он появился вечером и сообщил:

— Порядок! В трех километрах отсюда — база отдыха, директором там наивная баба, не знает, что делать с отдыхающими. Уже опробовала и спевки революционных песен, и бег в мешках. Рублей пять за вечер можно снять, сделаем подарок твоему другу за гостеприимство.

В лагере нашли баян и бубен. Студент Бусыгин заиграл вальс Глинки.

— Это оставьте для детского сада, — прервал его Фишер, — мы будем играть что-то более энергичное, джазовое — Портера, Миллера.

Месяц отдыхающие топтались на пыльной танцплощадке, движимые нашими импровизациями на кларнете, баяне, гитаре и бубне.

В лагерь возвращались поздно. У палатки Точанский осуждал нас:

— Вы меня компрометируете. Затеяли шарашку, а ведь здесь отдыхает спортивная молодежь. И репертуар у вас — прямо скажем…

Пришло время расчетов. Фишер весело подмигнул мне:

— Ждите с шампанским от мадам Клико.

Возвратился он через три часа в растерянном виде.

— Такая аферистка, а еще — на должности! Это у меня первый раз!

Оказывается, за наши выступления заплатили три рубля с копейками.

За столько дней беззаветного труда! И еще эта директриса сказала:

— За деньги никто бы и не пришел на вашу какофонию…

Беда не приходит одна. Точанский намекнул на перерасход сметы.

Теплой августовской ночью мы покинули лагерь.

Вскоре нас догнал Бусыгин. Он нес баян, на наши вопросы, ответил:

— Дал Точанский. Сказал — при ваших способностях толкнете кому-то, прокормитесь. Баян у него — неликвид.

— В этих функционерах все же что-то есть, — пробурчал Фишер.

Мы пришли на железнодорожную станцию, как раз к приходу поезда из какой-то закавказской республики. Тихо вошли в последний вагон.

На всех сиденьях лежали большие мешки, сильно пахло дынями.

Из угла поднялась внушительная фигура в кепке «аэродром».

Нас осветил луч ручного фонарика.

— Кто здесь там? — спросила фигура.

— Музыканты мы… — тонким голосом ответил Бусыгин.

На нас сурово смотрел молодой грузин. Он спросил:

— «Сулико» — можете?

— И «Сулико», и «Тбилисо», и «Нани, нани, на»! — пропели мы.

— Идем, — сказал грузин.

По его команде работники вагона-ресторана накрыли стол.

Появилась еда, от ее запаха судорога охватила живот.

Мы начали играть все, что помнили из грузинской музыки.

Вкусная еда, хмельное вино привели нас в состояние расслабленной радости. Такая удача!

— А вы джаз любите? — вдруг спросил Фишер.

— Какой джаз? Слушай, играй дальше, как было!

Но Фишер, хитро улыбаясь, он начал выводить на кларнете модную тогда мелодию «Только ты». Потом мы уже вместе играли «Свет в ночи», «Хеллоу, Долли!», «Чай вдвоем». Играли вдохновенно в надежде понравиться нашему благодетелю. И вдруг увидели — по плотным загорелым щекам грузина текут слезы. Он плакал, раскачиваясь всем телом.

— Вы — что? — участливо спросил Бусыгин.

— Раньше я был такой молодой и счастливый! Я всех любил, у меня было столько друзей! А сейчас все исчезли, остались одни дыни!

Тело грузина содрогалось от рыданий.

Потрясенные, мы вышли в тамбур вагона. Фишер воскликнул:

— Вот что такое — джаз! Смотрите, что он сделал с простым торговцем фруктами! Ехал бы он, думая о деньгах, о том, как рассказать родне, что видел в зоопарке слона, колесо обозрения. А музыка вызвала в его душе прекрасные чувства, желание мыслить!

Еще ощущая вкус дивной еды, мы согласились, что джаз преобразил грузина, он теперь совсем другой человек.

Заснули мы на лавках вагона, обнимая округлости мешков с дынями. Жизнь представлялась нам радостной, с непременными счастливыми встречами и успехами. Мы гордились тем, что привели в чувственное состояние несчастного торговца-грузина и готовы были делиться со всеми тем, что умели.

А наш поезд мчался в светлеющую даль мимо разрешающих зеленых огней светофоров.

Эпизоды на фоне горячего производства

Завод, где я начал работать после института, имел довольно долгую историю. Шведский предприниматель Лангезиппен основал его в 1900 году для котельного производства. В годы индустриализации СССР на заводе делали задвижки и клапаны для трубопроводов московского метро, строящихся металлургических заводов. К началу моей работы в литейных цехах завода отливали детали из разных марок чугуна, стали, цветных сплавов для регулирующих органов трубопроводных систем нефтеперегонных заводов и городских тепловых сетей.

На этом заводе я проработал почти тридцать лет, за это время он стал большим производственным объединением с конструкторским бюро, испытательной базой, заготовительными и механическими цехами, где делали все более сложные изделия для систем энергетики кораблей. Этим я подчеркиваю — как повезло нашему поколению с применением своих знаний и сил в хозяйственных проектах страны того времени.

За пятнадцать лет я прошел трудовой путь от мастера плавильного участка до начальника металлургического отдела всего объединения. К 1985 году в составе этого отдела работало порядка 100 специалистов по литью, штамповке, сварке, термической обработке, они решали инженерные задачи и участвовали в их реализации на производстве.

Но в первые месяцы 1960 года моими первыми товарищами по службе и учителями по работе были работники цеха стального литья.

Мастер плавильного участка П. Зуев научил меня простым приемам определения температуры жидкой стали и содержания в ней углерода, марганца. В молодости