– Олег Евгеньевич, вы знакомы с Рудневой СофьейИвановной?

Он нахмурился, припоминая, затем покачал головой.

– Нет. Кто такая?

– Она представилась вашим секретарем.

– Секретарем? – Он был искренне удивлен.

– Мы встретились с Рудневой несколько дней назад. Онасказала, что вы ищете дом для своего друга, здесь, в Верхней Сурье. И оченьхвалила вас как художника. Признаться, мы и не догадывались, что тут живеттакой замечательный мастер.

– У меня две персональные выставки.

– Да-да, вы говорили.

Он развел руками.

– Убей меня бог, если я когда-нибудь слышал об этойРудневой. Странно. Спасибо ей, конечно, за добрые слова, только вот вратьзачем? Сроду у меня не было никаких секретарей. Жена – помощница, письма там ивсе прочее – это она. Да я уже два года в деревне живу, зачем мне здесьсекретарь, сами подумайте. В Москве бываю наездами, там сын живет, если со мнойхотят связаться, все через него… Странно. А вы ничего не перепутали?

– Нет. Просто оказались в здешних краях и решили с вамипознакомиться… с вашим творчеством. И дом для своего друга вы неприсматриваете?

– Нет. Друзья приезжают, конечно, но чтоб тутпоселиться… от Москвы далековато… Странно, – еще раз повторил он.

– Может, у вас есть тайная поклонница? – влезла яв разговор. – Решила привлечь к вам внимание прессы и…

– Может, – пожал он плечами. – А как онавыглядела?

Мы, как смогли, описали внешность Рудневой, прекраснопонимая: это мало что даст. Девица была в парике и в реальности могла выглядетьсовсем иначе. Лаврушин опять задумался.

– Лет двадцать пять? Нет, никто в голову не приходит.

– А из райцентра у вас часто люди бывают? Может, этокто-то из них?

– Я Дому культуры в прошлом году подарил несколькосвоих картин, заведующая там Лидия Михайловна, чудеснейшая женщина, но онастарше меня лет на десять. Были там какие-то девушки… возможно, кто-то из них…

Стало ясно, мы зря теряем время. Но уйти сразу Женька сочланевежливым, тем более что хозяин решил показать нам свои работы.

– Здешние места невероятно живописны, –направляясь вдоль стены, говорил он. – Вот взгляните. – Он досталкартину, которая вместе с десятком других стояла в углу, и развернул ее кнам. – Что скажете? Красота запредельная.

Картина мне понравилась, вроде бы ничего особенного: ручей,сосны, песчаная тропинка, но за душу трогало.

– А церковь? Вы видели церковь? Семнадцатый век.Правда, перестроенная. Если покопаться в местной истории, не одинприключенческий роман напишешь. Кого здесь только не было. Церковь, что наместе этой стояла, поляки сожгли. О Минине и Пожарском, надеюсь, слышали? Вот.После революции церковь, конечно, разорили. Говорят, такие в ней быливеликолепные фрески и еще чудотворная икона Богородицы семнадцатого века,подаренная местным помещиком. Она, к сожалению, пропала. Много чего пропало.Здесь раньше учительница жила, Клавдия Тихоновна, большой знаток истории, скажуя вам, она музей в местной школе организовала, а как рассказывала… Мы с ней,бывало, самовар чаю выпивали, за полночь засиживались… Вышла на пенсию, теперьу дочери в Колыпине живет. Жаль, видимся редко. Когда я в город езжу, всегда еенавещаю. Не владею литературным талантом, не то непременно бы книгунаписал, – вздохнул он.

Тут я обратила внимание на висевший на стене набросок.Девушка в профиль, на ее безымянном пальце сидит бабочка.

– Кто это? – спросила я, сама толком не зная,почему рисунок меня заинтересовал.

– Соседка наша, – отмахнулся Лаврушин. – Сынрисовал, так, ерунда.

– Соседка? – не унималась я.

– Из дома рядом, с желтым палисадником. Сын в юности внее влюбился.

– Красивая девушка.

– Да. Только с придурью. Взбалмошная очень. Теперь вгороде живет, но к тетке на выходные приезжает. Бывает, идет мимо, встанет,поговорит, а то и не здоровается. Недостаток воспитания и скверный характер.Впрочем, это может быть следствием душевной травмы. Брат у нее исчез. Ониблизнецы были, а близнецы, как известно, очень друг друга чувствуют. И она наэтой почве немного того… До его исчезновения я странностей в ней не замечал, иона, и брат ее с моим сыном дружили, частенько у нас бывали…

– Что значит исчез? – заинтересовалась я,продолжая разглядывать девушку на портрете.

– То и значит. Поехал в город, и с тех пор его никтобольше не видел. Вроде кто-то из местных на автобусной станции его в последнийраз встретил… в общем, он исчез. Такое, знаете ли, случается. Хотя есть идругая версия. Парень связался с дурной компанией. В Колыпине казино открыли,на художественную галерею или приличный музей денег нет, а на казино – пожалуйста.Вот он там и был частым гостем. Как водится, по большей части проигрывал,задолжал крупную сумму. И, скорее всего, просто сбежал. А сестре пришлось эторасхлебывать. Приезжали к ней из города, денег требовали, грозились. А чего снее возьмешь? Дом в деревне, и тот теткин. Родителей они лишились еще в раннемдетстве, вот тетка их и воспитывала… Вернемся к картинам. Как вам вотэта? – он выставил на мольберт пейзаж: деревенское кладбище, холмики,заросшие травой, покосившийся крест. – Все, что осталось от старогокладбища, оно возле церкви было. После революции в церкви зерно хранили, икладбищу досталось, на этом месте сделали гараж и мастерские. Сейчас церковьвосстановили, хозпостройки снесли, а хоронят уже давно на новом кладбище задеревней. А в этой могиле лежит местный священник. Говорят, незадолго дореволюции он продал дом в Колыпине, чтобы церковь отреставрировать, она к томувремени пришла в ветхость. Возвращался сюда с деньгами и по дороге был убит.Деньги, конечно, пропали. Как вам история? Да, были на Руси люди, которыебольше пеклись о благе общественном, чем о своем собственном. Были и мерзавцы,для которых ничего святого нет. Священника похоронили возле церкви, могилакаким-то чудом сохранилась.

– И что? – тревожно спросила Женька.

– В каком смысле? – растерялся Лаврушин.

– Священник как-то себя проявляет?

Лаврушин моргнул, а я закатила глаза, направление Женькиныхмыслей было мне хорошо известно. Ей только дай волю, она такого навыдумывает.Женька смутилась, ткнула пальцем в полотно и произнесла:

– Картина у вас получилась с настроением… таинственная,вот я и подумала, может, дух убиенного священника не находит успокоения.

Лаврушин захохотал: