«Думай, — приказал себе Каладин. — Как нам сохранить эти сферы? Должен быть какой-то способ». Но ему в голову приходили только сомнительные варианты. Если их поймают на воровстве, то, скорее всего, назначат другое дежурство. Каладину не хотелось так рисковать.

Вокруг него потихоньку появлялись тихие зеленые спрены жизни, пузырьками проступали у зарослей мха и вблизи скрепунов. Несколько обороцветов развернули красные и желтые листья над его головой. Каладин снова и снова думал о смерти Данни. Четвертый мост был в опасности. В последнее время потери были на удивле­ние незначительными, но все равно людей становилось все меньше. И каждая вылазка с мостом таила в себе угрозу настоящей катаст­рофы. Достаточно лучникам-паршенди всего один раз дать прицель­ный залп... Потеряв три-четыре человека, они не удержат мост. Вол­на стрел удвоится, и им всем придет конец.

Это была все та же старая проблема, о которую Каладин день за днем бился головой. Как защитить мостовиков, когда все вокруг хотят, чтобы они были на виду и в опасности?

— Эй, Сиг, — окликнул Карта, неся под мышкой охапку копий. — Ты же у нас миропевец, так?

За последние несколько недель Карта сделался невероятно дружелюбным и доказал, что может разговорить кого угодно. Этот лысеющий мостовик напоминал Каладину трактирщика, у которого лю­бой посетитель будет чувствовать себя как дома.

Сигзил, снимавший сапоги с разложенных в ряд трупов, поджал губы и одарил Каладина сердитым взглядом, словно говоря: «Это все твоя вина». Ему не нравилось, что все узнали о его прошлом.

— Почему бы тебе не поведать нам какую-нибудь байку? — спросил Карта, опуская свою ношу. — Чтобы веселее было работать.

— Я не дурацкий шут или сказочник. — Сигзил сорвал ботинок с очередного трупа. — И байки тут ни при чем. Я рассказываю о культурах, народах, идеях и мечтах. Я несу мир, что произрастает из понимания. Это святая обязанность, которую возложили на мой орден сами Вестники.

— Так почему бы тебе не рассказать что-нибудь? — спросил Кар­та, вставая и вытирая руки о штаны.

Сигзил демонстративно вздохнул:

— Ну хорошо. И о чем бы тебе хотелось услышать?

— Не знаю. О чем-нибудь интересном.

— Расскажи о светлокороле Алазанси и флоте из сотни кораб­лей, — крикнул Лейтен.

— Я не сказочник! — повторил Сигзил. — Я говорю о странах и народах, а если хотите баек — ступайте в таверны. Я...

— Есть ли такое место, где люди живут в дырах в земле? — спросил Каладин. — Город, построенный в огромных рвах, которые образуют что-то вроде узора, высеченного в камне?

— Сесемалекс, Дар, — ответил Сигзил, кивая и стягивая очередной ботинок. — Да, это столица королевства Эмул, один из самых древних городов мира. Говорят, город — и, конечно, само королевство — поименовал сам Йезриен.

— Йезриен? — спросил Мэлоп, вставая и почесывая в затылке. — Это кто такой?

Мэлоп был обладателем густой шевелюры, кустистой черной бороды и охранных глифов, вытатуированных на обеих руках. Еще он, как говорится, не был самой яркой сферой в кубке.

— Здесь, в Алеткаре, вы зовете его Буреотцом, — объяснил Сигзил. — Или Йезерезе’Элином. Он был королем Вестников. Владыкой бурь, приносящим воду и жизнь, известным яростью и буйным нравом, но также милосердием.

— Ого, — протянул Мэлоп.

— Расскажи мне еще об этом городе, — попросил Каладин.

— Сесемалекс, Дар. Он и в самом деле построен в огромных рвах. Узор весьма удивительный. Защищает от Великих бурь, потому что у каждого рва есть возвышение с краю, которое направляет потоки воды обратно на каменистую равнину. Это, в сочетании с дренажной системой трещин, защищает город от затопления. Тамошние жители­ славятся отличными гончарными изделиями из крема, а сам город представляет собой важную точку на юго-западном торговом пути. Эмули — одно из племен народа аскарки, то есть часть расы макаба­ки, они темнокожие, как я сам. Их королевство граничит с моим, и в юности я там бывал много раз. Это чудесное место, где множество путешественников из самых экзотических краев. — Продолжая свой рассказ, Сигзил все больше расслаблялся. — Их законы очень снисходительны к чужестранцам. Человек другой национальности не может владеть домом или лавкой, но, когда он в гостях, к нему относятся как к «родственнику, который приехал издалека и заслуживает всевозможной доброты и мягкости». Чужестранец может по­обедать в любом доме, где захочет, при условии, что он будет вести себя почтительно и принесет в подарок фрукты. Люди там очень любят экзотические фрукты. Они поклоняются Йезриену, хотя не считают его частью воринской религии. Он для них единственный бог.

— Вестники — не боги, — с усмешкой заметил Тефт.

— Это для вас они не боги, — парировал Сигзил. — Другие относятся к ним иначе. Эмулийская церковь откололась от воринской, общего между ними — всего-то несколько идей. Впрочем, с точки зрения эмули, как раз ваша церковь откололась от них. — Сигзилу это показалось забавным, но Тефт лишь нахмурился.

Сигзил все больше и больше углублялся в детали, рассказывал о летящих платьях и тюрбанах женщин-эмули, об одежде, которую предпочитали мужчины. О соленой еде и о способе приветствовать старого друга — прижав левый указательный палец ко лбу и поклонившись в знак уважения. Сигзил знал о них потрясающе много. Каладин заметил, что время от времени миропевец с тоской улыбал­ся. Должно быть, вспоминал свои путешествия.

Все было очень интересно, но Каладина по-настоящему ошеломил тот факт, что город, над которым он пролетел в своем сне несколько недель назад, существовал на самом деле. И уже нельзя игно­рировать то, с какой быстротой заживали его раны. С ним происходи­ло что-то странное. Что-то сверхъестественное. А если это каким-то образом связано с тем, что все вокруг него продолжали умирать?

Он присел рядом с очередным трупом и принялся шарить по карманам — остальные мостовики по возможности избегали этой обязанности. Сферы, ножи и прочие полезные предметы они забирали. Личные вещи, вроде несожженных молитв, оставляли на трупах. Он нашел несколько цирконовых грошей и положил в общий кошель.

Возможно, Моаш прав. Если им удастся вытащить отсюда деньги, смогут ли они подкупить стражей и освободиться? Это было бы, конечно, безопаснее сражения. Так почему же он так упорно продолжал обучать мостовиков драться? Почему не задумался о прочих способах ускользнуть из военного лагеря?

Неужели просто пытается возместить потерю Даллета и всего своего отряда в армии Амарама, воспитав новую группу копейщиков? Все дело в том, что он хочет сберечь тех, к кому привязался, или в том, что хочет что-то доказать самому себе?

Опыт подсказывал, что в этом мире войн и бурь положение тех, которые не могли сражаться, оказывалось незавидным. Возможно, выбраться из лагеря путем подкупа было лучшим вариантом, но он мало что смыслил в уловках. Кроме того, даже если им удастся ускользнуть тайком, Садеас все равно пошлет солдат вдогонку. От неприятностей не сбежать. Каким бы ни был их путь, мостовикам придется убивать, чтобы сохранить свободу.