Шрам, скрестив руки на груди, прислонился к мшистой стене:

— Знаешь, а это ведь воровство.

— Да, — сказал Каладин, наблюдая за Камнем. — И меня по этому поводу ничуть не мучит совесть. А тебя?

— Вот еще. — Шрам ухмыльнулся. — По-моему, если кто-то пытается тебя убить, все надежды на твою верность можно отдать буре. Но если кто-то пойдет к Газу...

Мостовики вдруг заволновались, и весьма многие взглянули на Шена, хотя Каладин видел, что Шрам намекает не на него. Если бы один мостовик предал остальных, он мог бы заслужить себе награду.­

— Возможно, стоит поставить дозорного, — предложил Дрехи. — Ну, чтобы убедиться, что никто тайком не пойдет поговорить с Газом.

— Такого мы делать не станем. Вы что предлагаете? Запереться в бараке, подозревая друг друга, не в силах ничего предпринять? — Каладин покачал головой. — Нет. Это просто еще одна опасность. Она настоящая, но мы не можем тратить силы, шпионя друг за другом. Так что будем продолжать.

Шрама это не убедило.

— Мы Четвертый мост, — твердо сказал Каладин. — Мы вместе смотрели смерти в лицо. И должны друг другу доверять. Нельзя отправляться на бой, думая о том, не перейдут ли твои соратники на другую сторону в самый неподходящий момент. — Он по очереди заглянул каждому в глаза. — Я вам верю. Всем вам. Мы справимся и сделаем это вместе.

Несколько человек кивнули; Шрам как будто успокоился. Камень завершил обстругивать стрелу и крепко привязал кошель к древку.

На плечо Каладина опустилась Сил.

— Ты хочешь, чтобы я за ними следила? Убедилась, что никто не сделает того, о чем подумал Шрам?

Каладин поколебался, потом кивнул. Лучше поберечься. Не хотелось, чтобы мостовики и сами так думали.

Рогоед взвесил стрелу на ладони.

— Почти невозможный выстрел, — жалобно проговорил он.

А потом одним плавным движением наложил ее на тетиву и натянул лук так, что оперение касалось щеки; сам он разместился прямо под мостом. Мешочек со сферами висел на древке. Мостовики затаили дыхание.

Камень выстрелил. Стрела взмыла вдоль стены ущелья — такая быстрая, что не уследить. Когда наконечник ударился о доски, раздался далекий глухой удар, и Каладин перестал дышать, но стрела не упала. Она так и осталась воткнутой в мост, с ценными сферами, привязанными к древку, у самого края, где ее нетрудно было достать.

Мостовики начали поздравлять Камня, и Каладин похлопал его по плечу.

Рогоед ответил ему пристальным взглядом:

— Я не буду использовать лук, чтобы сражаться. Ты должен это знать.

— Обещаю. Если сам захочешь, я тебя приму, но настаивать не буду.

— Я не стану драться. Не мое место быть. — Он посмотрел вверх, на сферы, и чуть заметно улыбнулся. — Но застрелить мост — это можно.

— Как ты этому научился? — спросил Каладин.

— Секрет быть, — твердо сказал Камень. — Бери лук. Отстань от меня.

— Ну хорошо. — Каладин забрал лук. — Но сомневаюсь, что в скором времени я опять к тебе не пристану. Мне в будущем понадобятся еще несколько выстрелов. — Он посмотрел на Лопена. — Ты действительно думаешь, что сможешь купить веревку, не привлекая внимания?

Лопен расслабленно прислонился к стене.

— Кузен меня ни разу не подводил.

— Да сколько же у тебя кузенов? — спросил Безухий Джакс.

— Их вечно не хватает.

— Что ж, веревка нам нужна. — У Каладина в уме наконец-то обрисовался план. — Сделай это, Лопен. Я разменяю те сферы, что вверху, и дам тебе деньги.

«Свет все дальше и дальше. Буря не утихает. Я сломлен, и все вокруг меня погибли. Я плачу о конце всего. Он победил. О, мы повержены».

Дата: палахакев, 1173, 16 секунд до смерти. Объект: тайленский ­моряк.

Далинар верхом на Храбреце размахивал осколочным клинком, сражаясь, и внутри его пульсировал Азарт. Вокруг падали паршенди с выжженными глазами.

Они набрасывались парами — каждая пыталась ударить с нового направления, не давая передышки и, как им хотелось бы верить, сбивая с толку. Если бы одной паре удалось до него добраться, пока другая отвлекала, они, возможно, сбросили бы его с коня. Потом, без устали работая топорами и булавами, разбили бы осколочный доспех. Такая тактика дорого обходилась: вокруг Далинара все было усеяно трупами. Но в сражении с осколочником любая тактика обходилась дорого.

Далинар подгонял мечущегося из стороны в сторону Храбреца и наносил размашистые удары осколочным клинком. Князь держался чуть впереди своих людей. Осколочнику требовалось пространство для битвы: клинки были такими длинными, что опасность ранить соратника представлялась весьма серьезной. Его личная гвар­дия приблизится, лишь если он упадет или окажется в затруднительном положении.

Азарт воодушевлял Далинара, давал силы. Он не испытал опять той слабости и тошноты, что настигла его на поле битвы несколько недель назад. Возможно, тревога была напрасной.

Он развернул Храбреца как раз вовремя, чтобы увидеть две пары паршенди, приближавшихся со спины, негромко напевая. Управляя конем коленями, он нанес мастерский широкий боковой удар, рассекший шею двух паршенди и руку третьего. У первых двоих выгорели глаза, эти воины упали. Третий выронил оружие из руки, что омертвела и повисла, когда осколочный клинок разрубил все нервы.

Четвертый член маленького отряда бросился прочь, напоследок одарив Далинара свирепым взглядом. Этот паршенди был безбородым, и что-то в его лице показалось странным. Вероятно, слегка неправильные очертания скул...

«Женщина? — изумленно подумал Далинар. — Быть такого не может. Или может?»

За ним солдаты радостно закричали, увидев, что большая часть паршенди убегает, чтобы перегруппироваться. Далинар, окруженный­ мерцанием спренов славы, опустил блестящий осколочный клинок. Имелась еще одна причина, по которой он держался впереди своих людей. Осколочник был не просто разрушительной силой; он — сила, что поддерживала боевой дух и вдохновляла. Солдаты сражались­ решительней, если видели, как их светлорд разит врагов направо и налево. Осколочники меняли ход сражений.

Поскольку натиск паршенди был пока что отбит, Далинар спешился. Повсюду лежали трупы, на которых не было ран; лишь когда он дошел до места, где сражались солдаты, вокруг появились оранжево-красные лужи крови. На каменистой земле суетились крем­лецы, поглощая жидкость, и между ними копошились спрены боли. Раненые паршенди лежали, с искаженным от боли лицом глядя в небо, и пели зловещую песню. Негромко, зачастую почти шепотом. Умирая, они никогда не вопили.