Меж тем завистники делали свое черное дело.

«Меня как бы легонько выставили из Ковент-Гардена, сказав: “Пойди, прогуляйся. Увидимся в августе или в январе, а, может быть, в апреле”, – вспоминал Рудольф Нуреев. – На какое-то время я остался без работы, ничего не зарабатывал, не знал куда идти».

Разрыв с Ковент-Гарденом не поставил точку в карьере «советского танцовщика», как частенько называли его в зарубежной прессе. Прелесть сложившейся ситуации заключалась в том, что отныне Рудольф не был загнан в рамки одного театра, ему предстояло самостоятельно выстраивать свою жизнь, работая в разных странах, с разнородными труппами, в лучших театрах мира.

«Я получил возможность удовлетворить еще одну мою амбицию – попытаться самостоятельно ставить танец, быть хореографом», – писал Нуреев в «Автобиографии».

Его неуемность, ненасытность абсолютно во всем: в любви, в танце, в сексе, его жизнелюбие дали знать о себе и тогда, когда Рудольф Нуреев принялся за переосмысление и постановку хорошо знакомых ему классических произведений. В театрах Лондона и Милана, Вены и Стокгольма, Берлина и Парижа, в разное время Рудольфом Нуреевым были поставлены «Тени», «Раймонда», «Буря», «Лебединое озеро», «Танкред», «Дон Кихот», «Спящая красавица», «Щелкунчик», «Ромео и Джульетта», «Баядерка», «Манфред».

Работая с подопечными, ни на минуту не забывал он о том, чему учил его когда-то Александр Иванович Пушкин, – каждый жест, каждое движение должны быть наполнены чувствами.

«Нуреев был не только виртуозным танцовщиком, но и потрясающим актером, – рассказывала журналистам одна из основателей Ковент-Гардена, артистка балета, хореограф Нинетт де Валуа. – Для нас такое сочетание непривычно. В прошлом это строго разделялось, поэтому Рудольф стал на Западе настоящим событием, разорвавшейся бомбой».

«Самое напряженное время начинается у Рудольфа Нуреева между пятью и шестью вечера. Он принимает горячую ванну, выпивает чашку чая с пятью кусками сахара и тостами, совершает несколько важных звонков и уже в 6:45 отправляется в театр, – писал о Нурееве один из репортеров “Нью-Йорк таймс”. – Нуреев подъезжает на лимузине к служебному входу на 64-ю улицу. Он дает водителю щедрые чаевые, машет рукой поджидающим его у входа в театр поклонницам и широким жестом захлопывает дверь, наслаждаясь звуком эха, который наполняет длинный подземный тоннель. Несмотря на жару, ему всегда холодно, поэтому он носит кепку и свитер с высоким горлом. На плече Рудольф несет огромную потертую кожаную сумку для танцев, легко поднимается по ступенькам, проходит мимо нескольких рядов стальных шкафчиков и прячется в гримерной, все еще заполненной увядшими цветами и письмами, открытками от почитателей.

В мгновение ока он облачается в ярко-синюю куртку и белоснежное трико.

– Колготки делают мужчину!

Нуреев смеется и замечает, что нечего пить.

– Вчера вечером твой чай имел большой успех, мама, – говорит он маленькой пожилой женщине. – Еще, пожалуйста!

Тут же Хосе, мексиканский костюмер Нуреева, готовит рабочий поднос – полотенца, расческу и спрей, дополнительные балетные тапочки, баночки с таинственными кремами. Сделав грим и обувшись, Нуреев ковыляет к сцене. В коридоре он смотрит на себя в зеркало, одергивает куртку».

Желание Рудольфа пробовать себя в разных жанрах, о котором артист заявлял почти в каждом интервью, привело его и в кинематограф.

Ценность киносъемки, которая давала возможность запечатлеть, сохранить, пересмотреть, проанализировать его репетиции и выступления, Рудольф Нуреев осознал еще тогда, когда стал участником фильма, снятого после его победы на московском конкурсе. Затем появилась картина «Вечер с Королевским балетом» (1963) – фильм был снят в Лондоне. В нем «советский танцовщик» исполнял партию раба в балете «Корсар». После были «Юноша и смерть (1966) и первый опыт работы в художественном фильме «Валентино» (1977) режиссера Кена Рассела, в котором артист сыграл актера немого кино Рудольфо Валентино – американского актера итальянского происхождения, транжиру, жиголо, подкаблучника Руди (так называли его близкие – Прим. авт.).

О том, как чувствовал себя звезда балета на съемочной площадке, рассказал Джон Грюэн, репортер «Нью-Йорк таймс» в номере от 1977 года: «Ни разу за весь период съемочного процесса Рудольф Нуреев не забыл о том, что главное в его жизни – это балет. В то время как другие отдыхали и обедали, он разминался и танцевал, а когда у него появлялось чуть больше свободного времени, Рудольф летел в лондонскую Королевскую школу.

«Давайте будем честны, – сказал Нуреев журналистам. – Съемки фильма – это всего лишь небольшой эпизод моей жизни. Я допускаю, что это может быть моя последняя работа в кино, что меня ждет позор и провал. Поэтому ради эпизода я не собираюсь рисковать временем, которое остается на танцы. Быть кинозвездой – затратно, для этого требуется слишком много времени».

Тем не менее по словам Джона Грюэна, нельзя сказать, что Рудольф наплевательски отнесся к своим новым обязанностям. Он старался выполнять все требования режиссера. Например, артист совершенно справедливо опасался, что ему придется произносить в кадре длинные тексты. По этому случаю Кен Рассел нанял репетитора, который должен был избавить новоиспеченного актера от русского акцента и научить произносить текст с правильными интонациями.

«Когда меня нанимали на работу, сразу предупредили, что Рудольф Нуреев – человек нервный. Чуть что не так, может чем-нибудь в тебя швырнуть, оскорбить, – рассказывала репетитор Рудольфа, Марселла Маркхем. – Страшновато, но что мне было делать? Я должна была выполнять свою работу. В итоге Рудольф обозвал меня ворчуньей и занудой. Я просила его повторять предложения, а он заявлял, что они ему не нравятся. Я настаивала и говорила, что так написано в сценарии. Были периоды, когда мне казалось, что он научился говорить без акцента, но Рудольф тут же меня разочаровывал: произнесет пару предложений правильно, а потом опять говорит, как прежде. Откровенно говоря, я подумала, что режиссер сильно рискует, взяв этого парня на главную роль».

«С Нуреевым было непросто, – подтвердила американская актриса Мишель Филлипс. – Съемки фильма начались в Испании. Рудольф прилетел к нам из Нью-Йорка, где у него был утомительный балетный сезон. Видимо, для него стало шоком внезапное перемещение из балетного мира в киношную “семью”. Все держались вместе, а Нуреев сам по себе. Над сценарием он не работал. Пришлось каждому из нас подойти к Рудольфу и сказать: “Эй, привет! Я такой-то, играю такого-то”».

Это не очень помогло. Рудольф более или менее потеплел, когда мы подговорили режиссера провести совместный ужин. Дело сдвинулось с мертвой точки. Нуреев начал с нами здороваться».

Сам танцовщик объяснял свое поведение стеснительностью и страхом.

«Я впервые снимался в художественном фильме и очень нервничал на пробах, особенно, когда нужно было что-то говорить перед камерой. Но, по мере съемок, я, конечно, успокоился».

«Рудольф часто уходил в себя, не особенно любил рассказывать о прошлом, – вспоминал племянник Нуреева