на интенсивную энергичную атмосферу, в которую попадаешь, скажем в Париже. Я часто слышал, как Америку уподобляют России, и это сравнение показалось мне довольно верным. Обеим странам присуще нечто большое, сильное и широкое.

Мне было интересно познакомиться с американским балетом, американскими танцовщиками и хореографами. Особенно взволновала меня перспектива встречи с Баланчиным, выпускником школы Кировского театра (вернее, Мариинского, как он тогда назывался), работавшим у Сергея Дягилева, а затем основавшим собственную труппу в Нью-Йорке и сформировавшим свой стиль хореографии и танца. Я уже знал несколько его балетов и восхищался ими. «Аполлона Мусагет» и «Тему и вариации» я видел в России в исполнении труппы Альберто Алонсо, а «Симфонию до мажор» и «Ночную тень» – в Париже. Мне не терпелось увидеть другие его творения.

Меня представили ему вскоре после моего приезда. Он оказался невысоким, очень подвижным, элегантным человеком с заострившимися от нервного напряжения чертами лица и большими умными глазами. Его движения очень точны и изящны, и он быстро говорит. Общаясь с ним, чувствуешь его невероятную восприимчивость и живость».

Рудольф Нуреев с гордостью рассказывал журналистам, как Баланчин явился посмотреть на его выступления, а после сказал: «Мои балеты суховаты. У меня нет всех этих романтических вещей, вроде “Жизели”. Если вас это устраивает, приходите».

В конце семидесятых Нуреев и Баланчин начали работать вместе. Долгого сотрудничества не сложилось. Вмешались обстоятельства: болезнь Баланчина, его незаинтересованность в своенравном артисте, который не желал полностью подчиняться кому бы то ни было и не собирался выступать бесплатно.

«Проблема в том, что куда бы я ни пришел – я незваный гость. Это очень знакомое и очень неприятное чувство, – делился Нуреев с журналистами. – И все-таки я чувствую, что у меня есть определенная миссия на этой земле. Я обязан взять лучшее у лучших.

Век танцовщика очень короток, поэтому я должен танцевать много и все, что только могу».

«Когда Рудольф стал жить на Западе, у него появилась мечта – постоянно танцевать в труппе Баланчина, – писали в “Нью-Йорк таймс”. – Баланчин же был полон сомнений. Ему не нужны были чересчур яркие танцовщики, не нужны были суперзвезды и тогда он сделал мечту советского артиста невозможной».

Это не совсем справедливо, ведь спустя пятнадцать лет мечта Рудольфа все-таки осуществилась. Он получил роль Аполлона в одноименном балете Баланчина. Герой Нуреева еще очень юн, он только постигает мир вокруг, и Рудольфу удалось передать ту естественность, легкость и торжественность, с которой Аполлон совершает пусть и маленькие, но важные открытия.

«Все эти люди: Брун, Баланчин, Тейлор никогда не стремились заполучить меня. Я вынужден был доказывать им, что я – лучший. Должно было пройти много лет, чтобы они заметили меня и оказали честь танцевать рядом с ними. Мне никогда и ничего не давалось просто так. Я должен был постоянно брать жизнь за горло», – говорил Нуреев.

Благотворительный гала-концерт в «Друри-Лейн»[44] был не за горами. Нуреев собирался танцевать под «Трагическую поэму» Александра Скрябина и, когда время пришло – сделал это восхитительно.

«В тот вечер, до того как впервые выйти на английскую сцену, я был особенно тронут текстом телеграммы, которую обнаружил в гримуборной, в театре “Друри-Лейн”. Мне желали удачи. Телеграмма была подписана несколькими зрителями, видевшими меня на сцене в Ленинграде».

Сразу после выступления в Англии необходимо было возвращаться в Париж. Предстояли гастроли…Турин, Генуя, Болонья. И вот наконец истек срок контракта с де Куэвасом.

«Я почувствовал, что с моих плеч свалилась огромная тяжесть. Однако будущее представлялось тревожно-неопределенным», – напишет о том времени в своих воспоминаниях артист.

«В 1962 году я был учащимся Королевской балетной школы, – рассказал журналистам директор Королевской академии танца Дэвид Уолл. – Помню, как-то утром я увидел, как Рудольф, работавший тогда в Королевской балетной труппе, отрабатывал в классе элементы. Я наблюдал за этим сквозь стеклянную дверь и помню, как впечатлили меня тогда невероятная физическая выносливость Нуреева и старательность, с которой он занимался. Поражала бурлящая в нем жизнь, техническая безупречность, умение наэлектризовывать происходящее на сцене».

Выступление «советского танцовщика» Рудольфа Нуреева на одной из старейших сцен Лондона «Друри-Лейн» было высоко оценено руководством Ковент-Гардена. Нинетт де Валуа писала одному из хореографов: «Вот кто нам нужен! Нуреев не только виртуоз, но виртуоз со вкусом. Он несет с собой традицию и магию русских».

Для того чтобы обратить на себя внимание дамы Нинетт де Валуа, нужно было быть и впрямь исключительной личностью, ведь достаточно вспомнить, как описал ее репортер газеты «Олди» Джон Уолш: «Она всегда была авторитетной личностью. Именно Нинетт была в числе тех, кто основал балет Сандлера Уэллса, который в 1956 году стал Королевским балетом. Это она открыла миру Марго Фонтейн, Рудольфа Нуреева, Роберта Хелпманна и Фредерика Эштона. В балетных кругах она считалась всемогущим богом. Поэтому можно себе представить, как я нервничал, когда оказался у дверей ее дома. Открывший мне дверь помощник сразу проинструктировал меня, как полагается себя вести: “Вам придется кричать потому, что она глуховата. Не стоит пожимать ей руку – у нее слабеют пальцы. Можете предложить ей букет фиалок. Когда она скажет: ‘хочу прогуляться по дому’, это означает, что ей нужно в туалет и вам следует пригласить ее помощницу”».

На первый взгляд Нинетт показалась Джону очень ухоженной, дружелюбной старушкой. Но это было только на первый взгляд:

– Мы можем поговорить об английском балете? Правда, что…

– Сядь прямо!

– Правда ли, что есть квинтэссенция английского балета и…

– Что это за слова ты произносишь? И перестань размахивать руками!

– Можно ли говорить об английском балете, как о сочетании народной традиции?..

– Ну и чепуху ты городишь. Задавай простые вопросы! – закричала она. – И не размахивай так руками! Сядь на руки. Пока ты не сядешь на руки, я не буду отвечать.

– Что …делает…английский…балет английским?

– Ну вот…Ты задал хороший вопрос. А все потому, что до сих пор вкладывал всю энергию в руки».

«В области мужского танца Нуреев произвел настоящую революцию, – писала Нинетт. – Он привнес в мужской танец технику балерин: встал на носки – почти на пуанты – и тем приподнял и чуть растянул торс танцовщика. Он, как балерина, разработал все связки и сделал тело танцора более гибким, легким и выразительным».

Талант молодого человека был неоспорим. О скверном характере Нуреева здесь заговорили гораздо позже.

Из интервью с советской и британской балериной Виолеттой Элвин:

«Когда Рудольф пришел в Ковент-Гарден, я уже переехала в Италию. Но примерно через год после того, как его приняли в труппу, мне позвонила Нинетт де Валуа и попросила о помощи. “Он себя ведет неправильно, – сказала она мне. – Я, Марго и Фредерик Эштон – главный балетмейстер, его очень любим, гордимся им, но его поведение терпеть