и потому, что Брун завидовал громкому успеху своего партнера.

Начавший тренироваться с Королевским датским балетом с девятилетнего возраста, Эрик Брун дебютировал на сцене Королевского оперного театра в 1946 году. Тогда он танцевал партию Адониса в балете Харольда Ландера[33] «Торсвальден». Через три года Эрик стал танцевать вместе с американским театром балета в Нью-Йорке, оставаясь при этом верным своей родной датской труппе. Одним из самых счастливых дней Бруна стало первое мая 1955 года, когда произошел его дебют в роли Альбрехта в балете «Жизель», на котором он танцевал с Алисией Марковой[34], которая была почти на двадцать лет старше его. Выступление стало настоящей сенсацией. Танцевальный критик Джон Мартин, пишущий в «Нью-Йорк таймс»[35], назвал этот день «историческим». В статье, озаглавленной «Утренний спектакль, сделавший историю» в газете «Новости танца» в июне 1955 года, П. В. Манчестер писал: «Брун, вероятно, самый одаренный танцовщик своего времени, с безупречно чистой техникой, которая выработана им только благодаря сочетанию огромного таланта, связанного с ежедневными тренировками с малых лет…»

А вот как отзывалась об Эрике танцевальный критик Анна Киссельгофф, тоже писавшая для «Нью-Йорк таймс»: «…он был образцом совершенного танцора – точным в каждом своем движении, виртуозным техником, благородным и элегантным в каждом жесте. Его фигура была необыкновенной, его нога чеканила каждое движение просто потрясающе. Его моральный авторитет был очень высок для всего мирового балета, пробуждая во всех артистах сосредоточенность и серьезность, с которыми он сам посвящал себя каждой роли».

Брун сотрудничал не только с театром балета, но и со всеми основными балетными компаниями Европы и Северной Америки, в том числе Балетным театром Нью-Йорка, Балетом Джоффри[36], Национальным балетом Канады, Парижским оперным балетом и Королевским балетом в Лондоне. Он был наиболее известен своими ведущими ролями в «Сильфиде», «Жизели», «Ромео и Джульетте» Фредерика Эштона и «Лебедином озере». Джон Кранко[37] поставил «Дафниса и Хлою» с участием Эрика Бруна в 1962 году в театре Штутгарта. Этот балет Брун считал своим самым любимым среди всех созданных специально для него танцевальных постановок. Он также прославился благодаря драматическим ролям, таким как Джин в «Мисс Джули» Биргит Кулберг, Мавр в «Паване мавра» Хосе Лимона[38] и Дон Хосе в «Кармен» Ролана Пети. К моменту, когда в жизни Бруна появился Рудольф, белокурый красавец получил от жизни немало сладких плодов.

В одном из интервью он признавался: «Я устал, я опустошен, истощен. Хочу на какое-то время уйти в тень, созерцать и наслаждаться любовью».

В какой-то степени Бруну удалось желаемое. С некоторых пор таблоиды писали о нем как о любовнике блестящего советского танцовщика. Эрика называли Аполлоном[39], Рудика – Дионисом[40], Бруна – Пигмалионом[41], Нуреева – Галатеей[42].

Глава семнадцатая

Марго и Арман

Пока Эрик разбирался в себе, Рудольф не собирался уходить в тень. Солнце, музыка и страстное желание работать – все, чем жил он в эти дни. Как-то вечером, оказавшись в гостях у балетмейстера Веры Волковой, Рудольф услышал:

– Это вас.

– Меня?

– Да, вас. Из Лондона.

Негромкий, приятный голос произнес:

– Говорит Марго Фонтейн. Не могли бы вы выступить на моем гала-представлении в Лондоне? Оно состоится в октябре, в театре «Друри-Лейн».

Он ответил:

– Сделаю все, что в моих силах.

«Это было первое, серьезное приглашение из Англии, причем исходило оно от самой Марго Фонтейн, что было для меня несказанной честью. Но удастся ли мне получить разрешение? Шоу будет благотворительным, заверяла меня Марго, мне ничего не заплатят. Это могло облегчить дело, но неизбежно возникнут всякого рода затруднения. Не соглашусь ли я приехать и все обсудить? Я колебался. Страшила мысль вновь столкнуться с теле- и фотокамерами, с неизбежными вопросами журналистов. Тогда госпожу Фонтейн осенило: поездка будет тайной. Она никому ничего не скажет. Я приеду инкогнито, ее машина встретит меня в аэропорту и отвезет прямо к ней домой. Таким образом, я смогу спокойно жить у нее сколько захочу.

Мне сразу понравилась ее жизнерадостность, дружелюбие и великодушие. Ничего официального или недоговоренного. И я согласился», – рассказывал потом Нуреев.

Мудрая, добрая Вера Волкова… Не она ли подсказала своей ученице, с которой провела в балетном зале не год и не два, с которой разучивала почти все партии, которой помогала оттачивать мастерство, взглянуть на другого своего ученика – еще такого молодого, но, очевидно, достойного самого пристального внимания?

В воспоминаниях артист написал о своем приезде в Лондон следующее: «В Копенгагене я получил визу и несколько дней спустя приземлился в Лондонском аэропорту. Меня никто не встречал, и я просидел в зале ожидания три с половиной часа. Наконец я позвонил и сообщил, что возьму такси. Впоследствии я узнал, что прилетел более чем на час раньше, и шофер не смог найти меня в зале ожидания».

«В 1961 году я помогала организовать в Лондоне благотворительный концерт. Тогда-то мы и вспомнили о молодом русском танцовщике Рудольфе Нурееве, и я обратилась к нему с просьбой выступить у нас. Он прилетел в Лондон для того, чтобы обсудить сделанное ему предложение и из аэропорта сразу приехал к нам. Мы как раз пили чай, когда раздался звонок в дверь. Я открыла и увидела перед собой бледного, угрюмого молодого человека. Не таким я его себе представляла! Мы пригласили Рудольфа к столу. Рядом сидел мой коллега. Беседуя и, как это бывает при первом знакомстве, поглядывая друг на друга, как бы изучая и оценивая, с кем имеем дело, в процессе разговора мы вдруг увидели, что Рудольф засмеялся. Я тогда сказала: “Какое счастье! Вы засмеялись. Значит, все будет в порядке”.

Уже в тот момент – хотя Нуреев впервые приехал в Англию и плохо знал английский – я поняла, что он очень умный человек. И все-таки, когда непосредственно перед концертом мы давали пресс-конференцию, я очень переживала за Рудика. “Как он будет общаться с журналистами, не зная языка. Ему наверняка потребуется помощь переводчика”, – думала я. Но когда увидела, как этот молодой человек отвечал на вопросы, а даже со скудным английским он точно мог выразить все, что хотел донести, я сказала себе, что этот юноша – случай особый», – вспоминала о своем знакомстве с Нуреевым Марго Фонтейн.

Пришло время, когда справедливость восторжествовала. Это была судьба – та самая, которая «придет однажды, возьмет за руку и поведет по верному пути». Каких бы препятствий ему ни чинили, как бы ни запрещали, Лондон сам позвал Рудольфа, да еще чьим голосом! Голосом Марго Фонтейн! Кто из его ленинградских коллег мог мечтать о таком?

Если не считать трехчасового ожидания в аэропорту, это была удивительная поездка. Ни