окружающий мир поплыл, но потом все вернулось на места. Федра предупреждающе стиснула мою руку. Держись! Он на тебя надеется.

Как прошел остаток дня, не знаю, но как-то прошел. Мне предстояло лишь одно – оставить у входа в Лабиринт Тесееву палицу, которую я прошлой ночью принесла к себе в спальню и спрятала под ложе. С этим бы и дурачок, наверное, справился. Двери не охранялись – откуда было взяться глупцам и сумасбродам, осмелившимся бы беспокоить чудовище в его логове? Никому и близко подходить не хотелось, слушать топот копыт и пыхтение. Длинная лестница спускалась в недра земли, врезалась в скалу у дальней стены дворца, а у подножия замыкалась мощными, как крепостные ворота, дверьми, запертыми на засов.

С наступлением вечера я отправилась туда. Воздух загустел от благовоний, горевших на алтарях. Перед жертвой, которую предстояло принести на закате, совершались другие обряды, и все были заняты этим. Храмы и святилища полнились приношениями богам, дабы те взамен даровали Криту вечную славу. А пока мой отец молил бессмертных одарить его беспредельной властью, всю Грецию повергнуть к его ногам, я спускалась по каменным ступеням с намерением помешать этим просьбам исполниться.

Разумеется, засовы на дверях стояли крепкие, и любой другой, не знавший их устройства – где что покрутить, повернуть, поднять и в каком порядке, – не разобрался бы, но я-то все прекрасно знала. Достроив это громадное сооружение, Дедал раскрыл мне секрет, как бесшумно отомкнуть засовы. Готовился к сегодняшнему дню? Возможно. Он всегда думал наперед, предвидел любой поворот заранее, а иначе как бы создал Лабиринт? Знал ли он, заточая здесь моего брата, что убийцу его однажды впущу именно я?

Один за другим я отворила засовы. Неподъемные, они, однако, отпирались легко и беззвучно, без усилий, если делать это в нужной последовательности. С тихим щелчком встал на место последний – двери были открыты. Внутри ни звука. Я приникла лбом к старой древесине. Все тихо и неподвижно. Но толкнуть дверь я не решалась. Можно снова запереть засовы. И уйти. Никто не узнает. Но тогда Тесей, который войдет сюда всего через несколько часов, потянувшись за своей могучей палицей, нащупает лишь пустоту. Его гордое, сильное тело разобьется, ударившись о стену Лабиринта. Невозмутимые зеленые глаза уставятся во тьму, ничего не видя, плоть сгниет, одни кости останутся.

Лоб пощипывало от пота. Солнце уже спускалось, но воздух еще гудел от влажного жара. Я смотрела на ладони, прижатые к двери, будто они и не мои. Ни одна петля не скрипнула. Надо просто поднять палицу с земли и сделать два шага вперед.

Я сделала глубокий вдох. А зря. Из глубины Лабиринта накатил тяжелый, протухший воздух, удушливый смрад разложения и гнили наполнил грудь. Я поперхнулась. Жуткая прелая тьма, напитанная ужасом, расползалась по внутренностям, я задыхалась, кашляла, слезы слепили глаза, и тут меня обуял дикий страх. Тело сработало быстрей, чем я поняла, что за звуки слышу. Шарканье тяжелых подошв. Всхрап. Скрежет задевающих камни рогов. В глубинах этой бездны зашевелился Минотавр.

Зашевелился, а значит, времени у меня почти не осталось. Думать было некогда, и я, схватив палицу неверной рукой, ринулась в зловонный мрак. Голова шла кругом – это же Лабиринт, логово зверя! – одолевала дурнота. Я ощупью пробралась за порог, держась за шершавый камень, бросила палицу. Железо ударилось о камень, и кишащую пустоту огласил оглушительный звон – я зажала ладонями уши, проглотила крик, уже поднимавшийся к горлу, а потом откуда-то из бескрайнего хаоса проходов донесся возбужденный стук копыт и протяжный рев Астерия.

Дверь за мной захлопнулась. Я нащупывала ручку. В непроницаемой тьме скребла по гладкому дереву и собственных пальцев не видела у самого носа. Колени подгибались, голова горела от страха и лихорадочной мольбы. Я уже барабанила в дверь, не заботясь, услышат ли снаружи, колотила неумолимые бревна, как, наверное, и многие, многие другие до меня.

Узнает он меня? Брат? Если доберется до двери раньше, чем я найду ручку, вспомнит мой запах? Или для него нет никакой разницы? Я не понимала уже, это в голове у меня ревет или ревет Минотавр. Понимала только, что он все ближе, а пальцы мои не слушаются, и вот где-то за спиной, совсем рядом, глухо стукнули в стену рога, и мне показалось, что он вот-вот набросится, но тут пальцы нащупали ручку, дверь распахнулась, и из мерзости Лабиринта я выбралась на воздух, такой свежий и приятный, а руки, соблюдая порядок, задвинули засовы. Дверь была заперта. Прислонившись к ней спиной, я сползла на землю. А там, за слоем цельного камня, железа и дерева, не такой уж и большой толщины, мой брат, не получивший желаемого, взвыл от досады.

Ноги тряслись, но я заставила себя подняться. Дело сделано. Таким я и запомню брата напоследок – несущимся по узким проходам, грохоча копытами, в погоне за моей кровью. И хоть детство его пропитано было странной смесью стыда, жалости и страха, я знала, что сегодня ночью мир станет лучше, избавившись от одного бешеного чудовища.

Глава 10

Опять я стояла у Лабиринта, омытая ночной прохладой. Обряды и священнодействия завершились. После заката вереницу плачущих, трясущихся заложников свели по лестнице в жуткую тьму Лабиринта и заперли за ними двери. Жрецы, присутствовавшие при жертвоприношении, разошлись. Внутри было тихо.

Так долго было тихо, что казалось – я не выдержу.

Все представлялось в тошнотворных подробностях. Как Тесей мечется в бесконечной зловонной тьме, а Минотавр идет по пятам вдоль каждого прохода, за каждый угол, беспощадно загоняя царевича в один из жутких тупиков, где столькие уже погибли. Как Минотавр поднимает Тесея на рога. Как швыряет его на камни, как ломаются Тесеевы кости. И вот кровь его уже блестит на морде Минотавра, и я слышу, как клыки разрывают мягкую живую плоть.

Сто раз я чувствовала, что Тесей погиб. Ругала себя: как могла я поверить, что человек способен на такое, пусть он и великий герой? Побороть дикое, свирепое животное, в десять раз превосходящее силой мужчину, да еще в кромешной тьме? Разве это выполнимо? Можно ли было так обманываться и давать Тесею ложную надежду? Умирая, проклял он меня?

Потоки слез прорывались наружу, и я перестала сопротивляться. Не подняться мне уже с каменных ступеней, придавило свинцовым отчаянием. Того и гляди на этом самом месте, подобно Ниобе, столь неразумно хваставшей перед богами счастливой судьбой, чтобы потом увидеть смерть всех своих двенадцати детей, этими самыми богами убитых, обращусь