— Да, но, быть может, очень ценное! Оно открывает намвозможность... А ваш собственный ребенок; мадмуазель Элиза? Это мальчик илидевочка?

— Девочка, мсье. Она умерла... Вот уже пять лет...

— О, примите мои соболезнования... Наступило молчание.

— А сейчас, мадмуазель Элиза, — напомнил Пуаро, — что же этотакое, о чем вы до сих пор мне так и не сказали?

Элиза поднялась и вышла из комнаты. Через несколько минутона вернулась, держа в руках потрепанную черную записную книжку.

— Эта книжечка принадлежала мадам. Мадам постоянно носила еес собой. Но когда она собиралась ехать в Англию, то не смогла ее найти. Когдамадам уехала, я нашла книжку. Она завалилась за изголовье постели. Книжку яспрятала у себя в комнате до возвращения мадам. А как только услыхала о смертимадам, я сожгла все ее бумаги, кроме этой книжечки. У меня на этот счет не былоникаких указаний мадам.

— Когда вы услыхали о смерти мадам? Впервые вы услыхали этоот полиции, не так ли? — спросил Пуаро. — Полицейские пришли сюда и сталиискать бумаги мадам. Сейф они нашли пустым, и тогда вы сказали, что сожглибумаги, хотя на самом деле сожгли их значительно позже, не так ли?

— Это верно, мсье, — со вздохом призналась Элиза. — Пока онирассматривали сейф, я достала из сундука бумаги. И сказала, что сожгла их, да.

Но, в конце концов, это было почти правдой. Я сожгла бумагипри первой возможности. Я должна была выполнить приказание мадам. Видите, мсье,с какими трудностями мне пришлось столкнуться? Вы не сообщили об этом вполицию? Это очень важно для меня.

— Я верю, мадмуазель Элиза, что вы действовали с наилучшиминамерениями. Но все равно жаль... Очень жаль, что так получилось. Однакосожалениями делу не поможешь. Я не вижу необходимости сообщать точное времяуничтожения бумаг нашему великолепному мсье Фурнье. А теперь позвольте мнепосмотреть, не может ли книжечка чем-нибудь нам помочь.

— Не думаю, мсье, — сказала Элиза, покачав головой. — Здесьличные заметки мадам, одни только цифры. Без документов записи не имеютникакого значения.

Элиза неохотно вручила книжечку Пуаро. Он взял ее иполистал. Это были карандашные записи сделанные наклонным почерком. Они все,казалось, были на один лад — номер и несколько деталей.

«CX 265. Жена полковника. Останавливалась в Сирии. Фондполка».

«GF 342. Французский депутат. Знакомый Ставинского».

Казалось, все записи были одинаковыми. Всего их было околодвадцати. В конце книжки находились пометки, также карандашные, с указаниемместа и времени:

«Ле Пине, понедельник. Казино, 10,30. Отель „Савой“, 5часов. А. В. С. Флит-стрит, 11 часов».

Ничего не было записано полностью, и записи воспринималиськак заметки в помощь памяти мадам Жизели.

Элиза с беспокойством следила за Пуаро.

— Это не имеет никакого значения, мсье, или мне только таккажется? Все это было понятно мадам, но не постороннему читателю.

Пуаро закрыл книжку и сунул ее в карман.

— Книжка может оказаться весьма ценной, мадмуазель. Вы умносделали, что отдали ее мне. Можете быть абсолютно спокойны. Мадам ведь никогдане просила вас сжечь книжечку?

— Да, верно, — согласилась Элиза, и ее лицо немногопосветлело.

— А так как вы на этот счет не получили указаний, то вашдолг отдать книжку полиции. Я все устрою, вас никто не упрекнет в том, что выне сделали этого раньше.

— Мсье так добр.

Пуаро направился к выходу.

— Теперь я должен присоединиться к моему коллеге. Только ещеодин, последний вопрос: когда вы заказывали билет на самолет для мадам Жизели,вы звонили на аэродром Ле Бурже или в контору компании?

— Я звонила в контору, что на бульваре Капуцинов, 254.

Пуаро записал номер в свой блокнот и, дружески кивнув старойслужанке, вышел.

Фурнье, между тем, был удручен беседой о привратникомЖоржем.

— Ох, уж эта полиция! — ворчал старый привратникпростодушно. — Тысячу раз задают один и тот же вопрос! И на что тольконадеются?! Что рано или поздно человек перестанет говорить правду и начнетпривирать? И ложь, разумеется, будет приятна а ces messieurs, потому что она ихустраивает?!

— Я не хочу лжи, мсье, я хочу правды!

— Ну, хорошо, я же говорю вам правду! Да, да, вечером, какраз накануне отъезда, к мадам приходила женщина. Вы показываете мне этифотографии и спрашиваете, нет ли среди них той женщины. Я говорю вам снова то,что говорил и раньше: у меня никудышное зрение, а тогда уже стемнело, и я ее нерассмотрел. Я не узнаю леди. Даже если я столкнусь с ней носом к носу, и тогдане узнаю все равно! Вот так! Вы уже это слышали раза четыре или пять! Как вамне надоест?!

— И вы даже не можете вспомнить, была ли она высокой илинизенькой, старой или молодой, светлые или темные были у нее волосы? Невозможноповерить! — Фурнье говорил с сарказмом.

— Ну и не верьте! Да мне на это наплевать. Хорошенько делосвязаться с полицией! Я опозорен! Если б мадам не была убита высоко в облаках,вы бы еще чего доброго заявили, что это я, Жорж, отравил ее! Все вы,полицейские, такие!

Пуаро предупредил сердитую реплику Фурнье, тактично зажавему рот.

— Пойдем, mon vieux, — сказал он. — Желудок напоминает осебе. Простая, но сытная еда — вот что я предписываю. Давайте-ка отведаемomelette aux chamgignons, solй a la Normande, портсалютского сыру и красноговина. Вот только какого именно?

Фурнье поглядел на часы.

— Пожалуй, — согласился он. — Уже час дня! Но чего стоитпоговорить вот с этим... — Он взглянул на Жоржа.

— Ясно, — Пуаро одобряюще улыбнулся старику. — Безымяннаяледи была ни высокая, ни низкая, ни светловолосая, ни темноволосая, ни толстая,ни худая, но вы ведь можете сказать нам: была ли она шикарной?

— Шикарной? — пораженный вопросом, повторил Жорж.

— Я отвечу, — сказал Пуаро. — Она была шикарной. У меня естьмыслишка, мой друг. Мне кажется, эта леди чрезвычайно хороша в купальномкостюме!

Жорж уставился на него.

— В купальном костюме? А при чем здесь купальный костюм?

— Это и есть моя мыслишка. Очаровательная женщина выглядитеще прелестнее в купальном костюме. Вы не согласны? Смотрите.